Стирбьёрн Сильный

Эддисон Эрик Рукер

— Раз так, будет это твоей погибелью.

И вслед за тем так громко вскрикнула королева Сигрид, что задребезжали чаши на полках и гуси отозвались в королевском дворе.

Теперь она его пропустила, но он оказался не быстрее, чем служанки и все остальные, услышавшие ее крик. Стирбьёрн прорвался сквозь них, словно обезумев; в трех шагах от дверей спальни королевы наткнулся он на старого Торгнира, миновал старика и тут его настиг Хельги, которого он так ударил по уху, что Хельги полетел на пол и растянулся, лишившись чувств. Стирбьёрн достиг своей комнаты, однако и Торгнир, и Хельги, и еще четыре-пять служанок видели, как он выбегал из спальни королевы.

Тут в проходе, ведущем к покоям королевы, появился король Эрик, разбуженный громкими криками, в плаще и с обнаженным

мечом в одной руке и светильником в другой. Все расступились перед ним, однако никто, даже Торгнир, не решался заговорить, и все лишь молча давали королю дорогу. Он вошел, взглянул на королеву и закрыл затем за собою дверь. Сигрид упала перед ним ниц и обхватила руками его ноги, заливаясь горючими слезами. Король замер, силясь понять, что же произошло. И наконец, всхлипывая и задыхаясь, она мало-помалу поведала, что всему причиной его дорогой племянник, который, будучи распален пивом и похотью, силой овладел ею. Король выслушал все это молча, недвижный и внешне бесстрастный. Он устремил взор на ее склоненную голову, содрогающуюся от рыданий, на белую обнажившуюся шею с вьющимися коротенькими волосками, затеняющими светлую кожу, на плащ, который сполз и обнажил ее горло, на ее груди, которые виднелись под плащом, сжатые меж ее локтями словно пара голубей, что сидят на краю крыши. Когда королева окончила свой рассказ, она взглянула снизу в его лицо и вскричала:

— Повелитель, отчего ты меня покинул?

Словно башня, возвышался над нею король. Он ничего не говорил, только стиснул челюсти и неподвижно, с застывшим лицом смотрел поверх ее головы. Сигрид, испуганная его холодностью, поднялась на ноги и обвила руками его шею, дрожа и всхлипывая, спрятав лицо у короля на груди. Он же застыл, словно окаменев. Король казался опустошенным и отяжелевшим, и страшно было взглянуть в его лицо, было оно беспросветным, словно глухая ночь, и печальным, будто море под покровом зимы. Наконец, освобождаясь от тягостной неподвижности, он снова взглянул на королеву, мягко снял ее руки со своих плеч и без единого слова вышел из комнаты. Сигрид, видевшая горе короля, сочла за благо ничего более не говорить и просто отпустить его.

Сероватый утренний свет заставил поблекнуть лучи светильников и последние янтарные вспышки огней в королевской зале. Спустя некоторое время к Торгниру явился человек, передавший повеление немедленно явиться к королю. Торгнир пришел и застал короля при доспехах и оружии, сидящим в своем высоком кресле с обнаженным мечом, лежащим поперек его колен. Долгое время король в молчании смотрел на него. И Торгнир стоял перед ним, склонив голову. Наконец король сказал:

— Подними голову, Торгнир, хочу я видеть твое лицо.

Старик поднял голову и взглянул на короля. Спустя несколько мгновений король снова заговорил и сказал:

— Сорок лет ты служишь мне. И должно быть, хорошо ведомы тебе мои мысли.

Затем король промолвил:

— Под страхом смерти я запрещаю тебе и кому-либо еще говорить о том, что случилось сегодняшней ночью. Что до королевы, то единожды женщину стоит простить. Что же до Стирбьёрна — ты должен пойти сам и разыскать его, и передать ему, что сможет он беспрепятственно покинуть Шведскую землю, если сделает это сегодня. Но если, покуда я жив, еще раз ступит он на эту землю или же встретится где со мной, это будет его смертью.

Торгнир смотрел на короля из глубины своих темных глазниц и ничего не отвечал. Его длинные руки чуть вздрогнули. Затем он заговорил:

— Ты иной раз думал, что я играю в свою игру, а не на твоей стороне, повелитель. Не хотел бы ты сам переговорить с ним?

— Если я с ним встречусь, — отвечал король, — будет это его погибель. Иди и передай ему мою волю.

Торгнир покинул залу прежде короля. Во всем доме царила сумятица, с королевского двора слышалось ржание и топот коней. Торгнир вышел во двор и подошел к Стирбьёрну, который уже садился в седло. Вокруг уже верхами собрались его йомсборжцы. Торгнир подошел совсем близко, чтобы никто не расслышал его слов, кроме них двоих, и передал королевское повеление, ничего не прибавив и не убавив. Стирбьёрн выглядел как человек, не

до конца пробудившийся ото сна, что длился много ночей. Торгнир, не будучи вполне уверен, что тот вполне расслышал королевское послание, повторил его слово за словом. Но Стирбьёрн молвил ему в ответ:

— Я хорошо расслышал тебя. Теперь ты добился своей цели. К чему еще эта излишняя болтовня?

С этими словами он сунул ногу в стремя, сел в седло и, не оборачиваясь и более не обращая внимания на Торгнира, поскакал вместе со своими людьми прочь с королевского двора, вон из Уппсалы на юг, к морю.

11. Стены у гавани Йомсборга

Пока его корабли проходили во внешние ворота Йомсборгской бухты, Стирбьёрн стоял на стене. Провести корабли было делом непростым — высокие волны бились в скалы, — а потом все стало и вовсе трудным, поскольку солнце уже село и путь освещали лишь факелы и сияние луны, временами судорожно выскальзывающей и снова прячущейся в клочья тумана. Но все подчинялись приказаниям — именно Стирбьёрн был причиной того, что за три дня, как они отплыли от Низин, его люди стали считать более безопасным разбить один или два корабля, чем связываться со своим вожаком. Стирбьёрн стоял в полном вооружении, под его кольчугой с золотой кромкой надет был тот самый греческий кертл из кармазинного шелка с золотом, что поднесла когда-то ему в дар хольмгардская княжна. Перепоясывал его тяжелый серебряный пояс с конеголовыми змеями в каждом звене — тот самый пояс, что взяли они в сердце храма Йомбалы в землях Кирьяланда. И те варвары напрасно надеялись, что земля поглотит его, действовавшего столь вызывающе нечестиво. На бедре висел дар Эрика, обоюдоострый меч, с которым Стирбьёрн совершил столько достославных завоеваний — тот самый, которым он сражался с самим Пальнатоки, когда впервые прибыл в Йомсборг. Стирбьёрн стоял с непокрытой головой и, по своей недавней привычке, был без плаща, так что взору были доступны сила и мощь его рук и широких плеч, и вся его гордая стать, казавшаяся мантией гораздо более достойной, чем иные мантии на плечах королей.

Яростным и сумрачным был вид Стирбьёрна, однако был он сейчас тих, будто укрощенный звуками музыки дикий зверь. Смотрел он, как плясали столпы воды, как волны бросались на скалы, закипали вокруг них, падали, разбивались и вздымались вновь — вечные чада Ран [19] , они словно совершали обряд некоего тайного служения, что недоступно знанию и пониманию обычных человеческих существ. Он слушал могучий рев разбивающихся валов, грохот и гром от их ударов, и сухое шипение гальки под отступающими волнами — словно злоба, что древнее мира и старше богов, вскипала в их дыхании, строя еще более зловещие козни.

19

Ран — великанша, штормовое божество моря, сестра и жена владыки морей Эгира.

Отступив назад, чтобы избежать брызг от более яростной и взлетевшей выше обычного волны, взметнувшей ввысь белые хлопья пены, Стирбьёрн почувствовал на своих плечах руки Бьёрна Асбрандсона, который неслышно подошел сзади.

— Что за демон в тебя вселился? — спросил Бьёрн. — Не мог ты разве вытащить корабли на берег в спокойную погоду и в укромном месте? Вон уж один разбит у ворот в гавань, и человек вроде как утонул, мы не можем его достать — сейчас тьма и ветер.

— Тогда пускай тонут, — сказал Стирбьёрн, — и ты тони с ними, раз завел такие разговоры.

Он резко отшатнулся от Бьёрна, и большой меч, подарок Эрика, лязгнул на его бедре. Стирбьёрн схватил меч обеими руками, на миг взглянул на него при свете луны, словно то была какая-то диковина — а потом сдернул вместе с перевязью и с силой швырнул в море.

— И вот это туда же, — сказал он.

Бьёрн, будучи человеком разумным, воздержался от ответа.

Последний корабль вошел в гавань. Спустя какое-то время Стирбьёрн, все так же продолжая стоять и следить за бесконечными набегающими водяными валами, прошептал тяжело и словно лишившись голоса: