Стирбьёрн Сильный

Эддисон Эрик Рукер

— Когда же провели эту коронацию?

— Господин, — отвечал купец, дрожа, — мне говорили, что это случилось на третий день, как покинул ты Уппсалу.

Стирбьёрн смял в руке треснувший рог, отшвырнул его прочь и, запрокинув назад голову, разразился хохотом. Затем он снял с предплечья золотое кольцо, тяжелое и широкое, и бросил его Ворму, сказав:

— Это тебе в благодарность за новость о Короле-на-Коленях.

Поднялся он затем со своего места и взял за руку Тири, которая вздрогнула и побледнела от всех этих новостей.

— Идем, милая, — сказал он, — пора спать. С рассветом должен я плыть в Йомсборг.

Стирбьёрн снарядился плыть на восток на рассвете следующего дня, взяв с собой девять кораблей.

Прежде чем пробудились остальные его люди, он около часа говорил о чем-то с Бьёрном наедине. Бьёрн должен был отплыть с ним и Бесси Торлаксоном. Остальную дружину оставлял он под началом Буи Толстого и велел им дожидаться его возвращения в Алаборг на тридцатый день. Король Харальд все это замечал и был бы не прочь узнать, что задумал Стирбьёрн. Однако тот ничего ему не сказал, лишь просил подождать его в Алаборге.

— А как будет с Тири? — спросил король. — Странно, что она тебе успела надоесть после того, как ты прокувыркался с ней в постели семь дней подряд.

— Тири поплывет со мной, — отвечал Стирбьёрн.

— На восток в Йомсборг? — удивился король. — Ты не можешь привести свою жену в Йомсборг. Не было еще такого, чтобы туда приводили женщин.

— Это не твоя забота, — сказал Стирбьёрн.

Королю это пришлось совсем не по нраву.

Затем все поднялись на борт и отплыли. Но Харальд-король, оставшийся в Алаборге, находился в дурном расположении духа. Он расспрашивал Буи и Сигурда, и других из оставшихся ярлов Йомсборга, но не мог выжать из них ни словечка. И он все раздумывал над тем, чтоб отплыть из Лимфьорда самому, не дожидаясь возвращения Стирбьёрна, или еще каким способом избавиться от йомсборжцев. Но это было небезопасно. Так что он остался, озлобившись и не зная, что предпринять. И каждый день даны стекались в нему в Алаборг, так как до того он наказал им собраться здесь, чтоб дать Стирбьёрну обещанные корабли с дружиной.

Стирбьёрн прибыл в Йомсборг на третий день в час полуденного прилива. Пальнатоки, увидев Тири, отвел Стирбьёрна в сторону и сказал:

— Это еще что такое? Она должна вернуться. Ты знаешь наш закон — в Йомсборг не должно приводить женщин.

— Будет вот так, — сказал Стирбьёрн; глаза его метали молнии ярости и речь была более обычного запинающейся. — Все остальное, что принадлежит мне, беру я с собою, собираясь плыть к северу в Швецию и взять страну силой. Но ее я не возьму. Ее я оставлю у тебя в Йомсборге, чтобы хранил ты ее для меня. Она королева. Она мне дороже зеницы ока, Пальнатоки.

Пальнатоки замер, глядя на него своими орлиными глазами.

— Вот как все повернулось, — сказал он. — В Швецию, значит?

— Я узнал тут кое-какие новости, — отвечал Стирбьёрн. — Не торопился я начать войну против короля Эрика. До сих пор он был добр ко мне. Ты знаешь, я сохранил мир, когда руки злой Судьбы положили распрю меж мною и им, хоть он и удалил меня от наследия моего отца. Я готов был все так и оставить, и не начинать войны с ним. Но теперь он принес мне позор и поступил со мною дурно, короновав сосунка на мое место. Это похуже, чем даже быть изгнанным навек из своего королевства. И эта пощечина — даже без раздумий и отлагательств, как раз тогда, когда мое сердце едва не разрывалось, пока я старался сдержать свою ярость. Но теперь уж ничего не поделать. Должно быть нынче решено, кто из нас сильнее и кому быть королем в Уппсале.

Пальнатоки взял его за руку.

— Я делаю это для тебя, Стирбьёрн, — сказал он. — Я бы не сделал этого ни для кого другого, и даже для себя самого. Она войдет в город. А теперь надо нам порешить со всеми важными делами.

Таким вот образом королева Тири была принята в Йомсборге. Двадцать и два дня все снаряжали корабли и готовили новобранцев из Вендланда и других покоренных Стирбьёрном восточных земель, пока не была готова сотня и еще почти два десятка кораблей, больших боевых

и малых, с полной командой и снаряжением; все они были снаряжены в бухте Йомсборга. На рассвете двадцать третьего дня взошли все отплывающие на корабли. Утро было серым и туманным, безветренным, и мелкая изморось висела в воздухе. Стирбьёрн спустился к кораблям вместе с Пальнатоки и Сигвальди. Сигвальди должен был остаться в Йомсборге за старшего. Пальнатоки ослаб от хвори, которой мучился четыре или пять дней, но ничто не могло удержать его от того, чтобы плыть вместе со Стирбьёрном.

К своему шлему Стирбьёрн прикрепил вороновы крылья. Когда Сигвальди это увидел, он промолвил:

— Многие посчитают тебя нечестивцем, Стирбьёрн, увидев, как ты вознесся в нечестивой гордыне, поместив крылья ворона на свой шлем. Потому что подобное не дозволено никому из людей, и даже богам, но лишь одному Всеотцу. Если ты хоть немного слушаешь меня, сними их. Потому что, мне думается, они принесут нам неудачу.

— Они будут сняты лишь тогда, — отвечал Стирбьёрн, — когда будут срублены в битве при Уппсале. Или же когда я сяду там королем. И никак иначе.

— Я заклинаю тебя, — сказал Сигвальди, — моей к тебе приязнью и дружбой. Глядя на тебя, могут сказать что ты свою добрую удачу запер в золотой клетке. Даже во время твоего злого уныния прошлой зимой я менее боялся за тебя.

Стирбьёрн засмеялся.

— Полынья обреченного, — сказал он, — никогда не замерзнет. Брось эти страхи, приличные лишь женщинам.

Но несчастья все же начались — поднимаясь на борт корабля, Пальнатоки поскользнулся и сломал ногу. Все посчитали это странным и дурным знаком. Но несмотря на это и на свою болезнь, которая усилилась, Пальнатоки не желал оставаться, пока, наконец Стирбьёрн сам не переговорил с ним и не убедил, что в битве он будет бесполезен и лучше ему остаться в Йомсборге, а Сигвальди чтоб поехал вместо него в Швецию. И некоторые были готовы биться об заклад, что в этом есть дурное знамение, как и в вороновых крыльях. Но большинство столь уверено было в своей силе и силе своего оружия, и в Стирбьёрне, что не волновалось из-за таких пустячных вещей. Сигвальди без возражений собрался и без промедления готов был ехать вместо Пальнатоки. Но знавшие его видели, что душа его не лежит к этому походу.

Тири спустилась к кораблям вместе со всеми. Она была с виду бодра и весела. Но Бьёрн, вспомнив все, что случилось в Роскилле два года тому назад, понимал, как трудно ей держать лицо и подавлять свои страхи, когда муж ее собирался плыть на север с большим войском.

При штиле и безветрии прошли они врата бухты Йомсборга. Стирбьёрн стоял на корме своего корабля «Железный нос». Корабль этот был длиннее и выше других, так что все остальные должны были поднимать голову, чтоб увидеть Стирбьёрна, а Стирбьёрн смотрел на остальных сверху вниз. Темны и велики были вороновы крылья над его головой, и приличествовали они более богу, нежели смертному. Туман рассеялся, и солнце выглянуло из-за края земли, и осветило его чистым и свежим сиянием утра.

Флот повернул к западу; Тири стояла на стене йомсборгской гавани, прощаясь с ними. И казалась она одиноким цветком, что виден издалека на сером склоне обвеваемой ветрами скалы. Туман снова сгустился и скрыл Тири и Йомсборг, оставляя видимым только море вокруг кораблей да ясные небеса и солнце над головой. Но когда корабли проходили мимо мыса, выходя в открытое море, в тумане показался темный силуэт Моулди, который смотрел на них с уреза моря.

Итак, через четыре дня, на тридцатый день, как и было условлено, вернулся Стирбьёрн в датскую землю, и с ним Сигвальди и Бьёрн, и другие ярлы из Йомсборга, и было с ними пятью двадцать и еще одиннадцать кораблей разного вида, все с полной командой. Еще две сотни кораблей йомсборжцев уже стояли в Лимфьорде прямо против Алаборга, и вдобавок сто и сорок королевских кораблей.