Столп. Артамон Матвеев

Бахревский Владислав Анатольевич

— Иаков жил в земле странствования отца своего Исаака, в земле Ханаанской. Сын его, Иосиф, семнадцати лет, пас скот отца своего вместе с братьями своими, будучи отроком, с сыновьями Валлы и с сыновьями Зелфы, жён отца своего.

Тут на сцену вышли мужи, одетые в зелёные плащи. Объявили:

— Мы дети Иакова и Лии, нелюбимой жены отца нашего, — и каждый назвал себя: — Рувим, Симеон, Иссахар, Завулон, Левий, Иуда.

И вышли мужи в фиолетовых одеждах, и объявили:

— Мы сыновья Иакова от служанок жён отца нашего, от Валлы и Зелфы, — и назвали себя: —

Дан, Неффалим, Гад, Ассир.

И вышел муж в одеждах шёлковых, разноцветных, и сказал:

— Я сын неплодной Рахили и отца моего Иакова. Я — Иосиф.

И вышел отрок, и сказал:

— Я — Вениамин, младший сын Рахили.

Снова запел хор:

— И доводил Иосиф о братьях своих худые слухи до отца их Иакова, зовомого Израилем. Израиль любил Иосифа более всех Сыновей своих, потому что он был сын старости его; и сделал ему разноцветную одежду.

Пели ладно, громко.

Иосиф взошёл на ложе, лёг и заснул.

— И был ему сон, — пропел хор.

Тут Иосифовы братья вошли в снопы и закружились по сцене. Иосиф поднялся с ложа, и тоже вошёл в пшеничный сноп, и стал посредине сцены, все другие снопы тотчас повалились наземь, поклонились младшему брату.

— Здорово! — обернулся Артамон Сергеевич к сторожам. — Вижу, и без меня дело спорится.

Дал немцам ефимок:

— Хороших слуг нашёл себе бакалавр Иван. Вот вам за крепость вашу. Выпейте за здравие Артамона.

Сел в карету и поехал домой, сына порадовать: пришло письмо от Спафария.

7

Для чтения письма собрались в кабинете. Андрей пришёл с учителем, с Иваном Подборским, Авдотья Григорьевна с наперсницей своей, с поварихою Керкирой. Артамон Сергеевич привёз с собой доктора Стефана, друга Спафария, были Давыдка Берлов и ещё один лекарь, новый человек в доме Матвеева — иудей Ивашка Максимов. Этот в Москву приехал неделю тому назад, с Паисием Лигаридом. Ивашка был великий знаток трав и восточной врачебной мудрости. Под столом, как всегда, сидел карла Захарка, а за печкой другой карла, Ванька Соловцов.

Письмо дали читать Андрею. Отрок волновался, пылал щеками, но читал ровным голосом, внятно, не торопясь.

— «Государю моему милостивому и всегда благодетелю, боярину Артамону Сергеевичу Николашка Спафарий рабски челом бьёт. Подай Господь Бог тебе, государю моему, многолетнее и благополучное здравие с превозлюбленным сыном своим, с государем моим Андреем Артамоновичем, — чтец глянул на отца, на мать, ему улыбались, — силою Вышняго сохранену превыше искушения всякого...»

Далее Николай Гаврилович писал: в Енисейск прибыл 9 июля. Рассказывал про плавание по реке Кеть, по великой воде, а в верховьях стояли на мелях. Перо аж брызгало, когда поминал о «фараоновой язве» — о комарах и пёсьих мухах. Были жалобы и другого рода. Посольству не дали священника, лекарей, лекарств.

— «А река Енисей будто Дунай, самая весёлая и великая! — писал восторженный человек Спафарий, Андрей же, чувствуя настроение учителя, читал это место, сияя глазами. —

И дал Бог изобилие всякое. Хлеба много, и дёшево, и иное всякое ж, и многолюдство. И стольник Михаил Васильевич Приклонский был ко мне зело добр, только не для меня — для милости твоей, что изволил писать обо мне. И пожалуй, государь, милость свою покажи, чтоб не переменили его отселе, покамест я возвращусь из Китая. Мунгальские послы, которые ныне едут к Москве, были у меня, государь, трижды, и потчевал их накрепко и расспрашивал у них про китайского хана, какую войну имеет и мочно ли мне ехать. В Китае война великая. Богдыхан убежал в Дауры, в прежние свои владения. Китайцы завладели ими.

Китайские таторовя самые худые люди и невоенные. И мунгальцы зело опасение имеют от казаков. Нынче учинилсь ссоры с казаками, которых было только 40 человек, а калмык было 1500 человек, и их казаки полками побили. А буду жив, сию крайнюю и порубежную страну от Селенги до Даур и до Амуры реки осмотрю накрепко. Китайцы посольство примут, имя великого государя везде преславно».

Андрей левою рукой отёр пот со лба, и Артамон Сергеевич сказал:

— Передохни.

— Как же письмо-то дошло! Даль немыслимая! — воскликнул лекарь Ивашка.

— В Европах любую страну за неделю проскачешь, — сказал доктор Стефан. В России же неделю проехал, а всё ещё на околице.

— Письмо привёз человек енисейского гостя Евстафия Филатьева, — сказал Артамон Сергеевич. — Читай, Андрюша. Николай Гаврилович прямо златоуст.

Далее Спафарий не без гордости сообщал: до Енисейска всегда ходили за полтора года, а он достиг города за четыре месяца. Заканчивал письмо доброй тревогой об ученике своём.

— «Государя моего, Андрея Артамоновича, пожалуй, государь, в науках научити изволь: ныне время удобное в молодых летех, покаместа лошади и собаки не мешают. Бог вся ему дал через тебя, государя, и егда учение прибудет, тогда во всём совершенный будет».

Внимание столь великого мужа к сыну растрогало Артамона Сергеевича.

— Внимай, Андрей! У Николая Гавриловича забот полон рот, страна дальняя, суровая, государево дело великое, а он о тебе думает. Тревожится, как бы светлое твоё не замутнилось... Верно говорит. На сынков-то иных погляжу — пустота. Соколы да гончие на уме, гончие да соколы. Да наряды... Вон как великий государь со щёголем-то обошёлся, с князем Кольцовым-Мосальским. Твой тёзка. Явился на службу стриженый, как поляк. А царь-то его из стряпчих приказал выписать и записать в жильцы. У государя в покоях служил, а теперь вокруг Кремля ходит — в Терем путь заказан.

— К царице уж подступаются ходатаи, — сказала Авдотья Григорьевна. — Царь строг, да отходчив.

— Царь у нас — золото! — сказал Артамон Сергеевич.

Домашние разошлись. Авдотья Григорьевна с Керкирой на кухню, приготовить ужин: доктор Стефан — нужный гость.

Андрей Артамонович с учителем Иваном отправились на обязательную конную прогулку. Остались Артамон Сергеевич с карлами и с докторами.

— Что за немочь на царевича Фёдора напала? — спросил Матвеев доктора Стефана.