Столп. Артамон Матвеев
Шрифт:
— Значит, и Пётр вырастет богатырём! — обрадовался Артамон Сергеевич. — Мария Ильинична девок нарожала — все кровь с молоком, а царевичи здоровьем никудышные.
И вспомнил долгий взгляд Фёдора.
— А ведь не любит он меня.
— Кто? — не поняла Авдотья Григорьевна.
— Фёдор. Нужно ему подарком угодить.
После ужина сел обычно почитать книгу, «Титулярник» Спафариев, и прикорнул. Вздрогнул, отёр слюнку с бороды, улыбнулся.
— День был долгим.
Лёг спать и увидел перед собою
«Почему Софья?» — озадачился во сне Артамон Сергеевич и больше уж ничего не видел.
5
У боярыни Морозовой, у инокини тайной, объявился среди стражей сострадалец, стрелецкий полковник Калина Иванович. Однажды полковник шепнул боярыне:
— Подруга твоя, Мария Герасимовна, в тюрьме Стрелецкого приказа сидела, а теперь у крутицкого митрополита Павла в подвалах.
— Давно ли?! — ахнула боярыня.
— С весны. В апреле привезли. Священники силой персты ей в щепоть складывали, силой крестили. А она им своё: «Несть сё крестовое знамение, но печать антихристова».
— Слава Богу, устыдила.
— Какое там устыдила! Смеялись: «Двумя перстами, какие ты слагаешь, показуя крест свой, младенцы калом себя мажут!» Вот как ответствовали.
— Господи! Господи! Стыдно мне за батюшек.
Поклонился боярыне доброхот её:
— Чем облегчить участь твою, госпожа?
— Нижайше молю тебя! Живёт в моих сёлах весьма престарелый священник. Жаль старости его. Приведи ко мне. Я хоть и сама ныне убога, но всё богаче его. Дам ему, что имею, на пропитание.
— А где же сыскать батьку? — удивился просьбе полковник. — Будешь рыскать из села в село, самого схватят.
— В доме моём спроси, у управляющего имениями Ивана. Он укажет.
Двух дней не минуло — явился в палату, где заточена была Федосья Прокопьевна, игумен Льговского монастыря старец Иов.
Пала перед ним на колени боярыня-инокиня в радостном изнеможении. Стал рядом с нею игумен, поклонились иконам, помолились.
И преподал Иов Феодоре Святые Дары — Кровь и Тело Христово.
— Будто воз с горба скинула! — светилось лицо у Феодоры.
А княгиню Урусову — страдалицу Евдокию — монахини что ни день влачили в храм Господень. По-прежнему ездили сановитые жёны смотреть на упрямицу, ужасаться друг перед дружкой неистовством.
Не раз, не два под окном княгини стаивал Михаил Алексеевич Ртищев. Смириться уже не просил, плакал: «Чего ради губишь себя?»
Вдруг приехал в радости, окликнул:
— Княгиня, слышишь?!
— Слышу, — отозвалась Евдокия.
— Был я нынче у святейшего Питирима, сказывал ему о тебе, о Феодосье Прокопьевне. Святейший
— Слышу. Оттого и запрещено, что гарей испугались.
— Не пыжься, Бога ради! Плохо ли, если имеющий власть людей бережёт! Хорошему-то хоть не перечь! — горестно воскликнул Михаил Алексеевич и, прощаясь, подбодрил: — Молись Богу, да сменит великий государь гнев на милость... Сидишь тут кукушкой, а дома детишки твои болеют.
Ртищев ушёл, а под окно пожаловала Елена, служившая Федосье Прокопьевне. Благословение сестрино передала.
— Жди меня! — шепнула Евдокия посланнице.
В тот день для надзора за строптивицей была прислана княгиня Черкасская.
— Голубушка, государыня! — взмолилась Евдокия. — Отпусти меня домой на малое время, детишек болящих поцеловать. Их утешу и сама утешусь... Игуменья в гостях, старицы днём спят... Накину на себя покрывало — никто меня не узнает.
Задумалась Черкасская.
— Будь по-твоему. За доброе дело в пекло меня не посадят. Но чтоб мне быть в тебе уверенной, оставь свой образок Богородицы. Пусть будет тебе и мне помощницей, возвратит тебя незримо для недругов.
Нет, не домой поспешила княгиня Евдокия! Из своего затвора кинулась в затвор Феодоры. Вела её бесстрашная Елена.
На Арбате нежданно пристал к ним некий человечишка.
— Батьки мои! Никак княгиня Урусова! Сбежала, что ли?
— Не позорь, дурак, честную мужнюю жену! — пошла на озорника грозою княгиня. — Вот крикну стражу!
Струсил, отстал.
Пришли женщины к бывшему Печерскому подворью, где у Тайного приказа тайная тюрьма. Поглядела Елена на княгиню, прикинула:
— Анна Аммосова на тебя фигурой весьма похожа! Жди Анну в часовеньке.
Какими же долгими бывают минуточки!
Наконец Анна появилась. Поменялись покрывалами, и пошла Евдокия мимо стрельцов ни жива ни мертва. Да Богородица, знать, хранила — не остановили.
Словно было два света в Божьем мире, а стал один. Пропели сёстры «Отче наш». Сели глаза в глаза и душа в душу.
Рассказала Евдокия о разговоре старца Ртищева с патриархом Питиримом.
— Ох!— покачала головой Феодора. — Ох! Все они, нынешние святители — слуги гонителя нашего. Мне про Питирима много чего сказывали. Он разорил, развеял Курженскую пустынь. У Повенца. А церковь Курженскую так даже сжёг... Лютые люди! Михалыч, тишайший-растишайший — Навуходоносору уподобился. Его щепоть — тот же идол! В Казани за двуеперстие тридцать человек сожгли, во Владимире — шестерых. Соловецкого старца Иону на пять частей рассекли. Про другие места не знаю, может, где и похуже дела творятся.