Стоянка поезда – двадцать минут
Шрифт:
Когда не стало СССР, некоторые цеховики, больше молодые, перестроились и стали работать по новым правилам, но очень богатыми не стали. Видимо, не хватало жёсткости, потому что подпольный бизнес в СССР жил без конкуренции, а в 90-е конкуренты часто просто убивали друг друга… Кстати, будто специально про них сказано, что от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Когда Вячеслав и Юлька начинали заниматься предпринимательской деятельностью, то вели речь и об этом виде бизнеса. Время прошло, и как-то Вячеслав вернулся к этой теме.
— Даже цеховики оказались в растерянности в новых
— Стоп, Славик, не совсем понятно, можешь как-то поподробнее объяснить ход своих мыслей?
— Могу. Тем, кто занимался теневой экономикой, в том числе, в первую очередь, цеховикам сейчас необходимо срочно переориентироваться, настала острая необходимость срочной перезагрузки. Впереди открываются большие возможности. Резкий переход от социализма — сначала брежневского развитого, затем горбачёвского перестроечного — к капитализму породит некий гибрид.
— Почему гибрид?
— А ты веришь тому, что капитализм у нас сразу появится, скажем так, с человеческим лицом? Так быстро не бывает, сама знаешь, что бывает быстро.
— Знаю. Быстро только кошки родятся.
— Вот именно, в каком-то смысле. В этом гибридном состоянии сколько будем находится, неизвестно и неведомо никому.
— Какой же ты у меня умный!
— Юля, ситуация очень серьёзная. Та страна, что была, улетела в тар-тарары. Новая представляет непонятно какой гибрид. И лапши на уши теперь так много, что ушей не хватает.
— И что делать?
— Что делать-что делать…
— Ну, мы-то с тобой, кажется, не бедствуем.
— Но от сумы…
— Тьфу-тьфу-тьфу, не вздумай продолжать эту дурацкую фразу, эту идиотскую поговорку или пословицу.
— Пословицу.
— Ой, да какая разница! Всё равно дурацкая, Славик, — Юлия прильнула к мужу. — Ты лучше скажи.
— Чего сказать?
— Ты меня любишь?
— Ну, Юль! Я о серьёзном.
— А я нет, да?
— Ну, ты же знаешь.
— Что знаю?
— Что люблю. Зачем спрашивать? Даже как-то семейно-неэтично. Легче стало?
— Представь, что да, — Юлия сделала обиженный вид и убрала руки с груди мужа.
— Зачем спросила-то вдруг?
— Во-первых, не вдруг, а во-вторых, я же говорю, что ты у меня такой умненький.
— Смеёшься?
— Нисколечко. Найдёшь вот такую же умненькую, и бросишь меня.
— Глупенькая ты, моя дурочка! — теперь Славик попытался обнять жену.
— Вот именно, дурочка. Я же говорю…
— Ну, ты же понимаешь, что я в хорошем смысле.
— В хорошем. Всё у тебя, Славик, в хорошем смысле.
— Ты о чём?
— В последнее время в хорошем смысле мы кидаемся с одного дела на другое.
— Ты сожалеешь о фарце?
— Нет, понятно, что это вчерашний день, растаявший прошлогодний снег, сигаретный дым в позапрошлую новогоднюю ночь.
— Расклад по цеховикам ты только что услышала. Они еще продержаться чуть-чуть и все. Это не перспектива. Это, как ты только что выразилась, тоже уходит в прошлое.
— И какие могут быть варианты?
— Ещё не знаю. Дай подумать, а мыслишки есть.
— Поделишься?
— Рано. Говорю же
— Ладно, думай. Эх, как всё некстати. Эти реформы, дефолты. Новые российские госзнаки, будь они неладны. Славик, скоро потребуются деньги и на лечение папе.
— Я помню.
— Врачи здесь не берутся. Осколок близко от сердца.
— Может, попробовать ещё раз в Москве.
— Уже пробовали. Посмотрели снимки и отказались брать на себя ответственность. Сам, что ли не знаешь?
— Да, знаю я, знаю. Эх, в Москве бы его показать!
— Что?
— В центральном, говорю, госпитале Министерства обороны отца показать.
— Но он ведь, наверное, только для военных?
— Для военных, — Славик о чём-то задумался. Стиснул зубы. Шевельнулись на скулах желваки. Такое было признаком, если он задумывался о чём-то очень важном и, к сожалению, непробивном или труднорешаемом, то кожа натягивалась на скулах, по ним начинали кататься бугорки.
— Да, но ведь папа — ветеран войны! У него два ордена Славы! Вот ведь и по телевизору недавно, правда, только кусочек передачи застала. Так кто-то, то ли депутат, то кто из какой администрации говорил о том, какая большая работа ведётся по оказанию помощи ветеранам Великой Отечественной войны.
— На словах наш чиновник — Лев Толстой, а на деле — хрен простой!
— Но я серьёзно!
— Мне тоже не до шуток. Да, знаю я, всё знаю. Но это центральный госпиталь. После Афганистана была передышка, а сейчас знаешь, какой там наплыв после событий на Северном Кавказе?
— Славик, но что-то делать надо?
— Надо, Юля, надо… Дай мне зажигалку.
— А ты мне сигаретку.
— Ты ведь обещала, что бросишь курить?
— Да, ладно. После таких разговоров…
— Это не отговорка. Если так рассуждать, то с проблемами, которые клубком сегодня у большинства людей, можно и закуриться, и запиться. Или ещё круче, как у Высоцкого, уколоться и забыться? Лида же не курит? А ты зачем втянулась?
— Лида всегда у нас умничает.
— Ну, ты это зря, конечно, сказала.
Юльке вдруг стало неловко за свои слова о старшей сестре.
— Да, ты прав. Не подумав, ляпнула.
— Это хорошо, что ещё родители не знают. Особенно дед. Ему ещё тебя сейчас насчёт курения воспитывать!
— Всё-всё-всё, Славик, не надо мне никакой сигаретки, — замахала руками Юлька.
— Резко расхотелось?!
— Расхотелось!..
Цеховиками в СССР называли подпольных производителей остродефицитных модных и качественных товаров — обуви, одежды, мебели, продуктов питания и прочего. Первопричиной появления цеховиков стали плановая экономика и дефицит. В Советском Союзе Госплан чётко регламентировал, что и в каких количествах нужно производить. Так что рядовому человеку волей-неволей приходилось носить пальто горохового цвета на ватине, причём непременно с плюшевым воротником, брюки со стрелками, ботинки с восемью дырочками для шнурков. Дефицит стал печальной реальностью советской эпохи, но в то же время именно ему обязана своим существованием каста подпольных производителей. Модные