Страх высоты
Шрифт:
– И спортсмен к тому же?
– Это дело прошлое. Играл я в теннис. Но вы тоже высидели?
– Я в отпуске. Как говорится, кончил дело - гуляй смело.
– После такого гулянья можно воспаленье легких получить. Промокли-то вы не меньше моего.
Мазин провел рукой по мокрой макушке.
– У меня дома бутылочка "Охотничьей" припасена. Впрочем, холостяку такие скромные радости непонятны.
– Холостяцкая жизнь тоже не мед. Но вообще я предпочитаю ресторан. Может быть, заедем, погреемся?
Мазин посмотрел на часы и вздохнул:
– Жена,
Но Рождественский уже увлекся идеей:
– Это не так долго. Потом я завезу вас домой.
Мазин засмеялся:
– Вот я вас и поймал. Или вы пить не собираетесь?
– Черт! Это я как-то упустил.
– Смотрите! Отберут права. И скажите спасибо, что я в отпуске. Хотя в целом вы меня почти соблазнили.
– Эврика! Есть прелестный выход. Я оставлю машину во дворе ресторана - там меня знают, а по домам мы поедем на такси. Превосходно?
Минут через двадцать они сидели за столиком, и знакомая официантка, улыбаясь Рождественскому, принимала заказ.
– А коньячку, Надюша, поскорее, пожалуйста. Продрогли - бр-р-р...
– Счастлив человек, любимый официантками: он сохраняет гигантский запас нервов!
– пошутил Мазин, поглядывая сквозь рюмку на свет.
– Это верно. Но у вас-то с нервами наверняка все в порядке?
– У нас иначе нельзя.
– Я думаю. И потом общение с изнанкой жизни должно вырабатывать философский склад ума.
– Что-то вроде этого, - ответил Мазин, наблюдая, как Рождественский разливает коньяк.
– Спасибо. Как говорится, за упокой души вашего покойного друга. Пусть земля ему будет пухом.
Они выпили.
– Пусть будет. Я не злопамятный.
– Вот как? Разве вы не дружили?
– Дружили. Хотя... это уже дело прошлое. Кстати, вам эта история надоела, конечно?
– Почему?
– Возиться с самым заурядным несчастным случаем! Ведь вы профессионал.
– По-вашему, профессионалы только и мечтают об убийствах? Наоборот. Это мечта начинающих. А в деле были интересные моменты.
– Вы находите?
– Рождественский взял в руки графинчик.
– Я имею в виду не криминальную сторону, а психологическую. История достаточно трагична. Нелепо оборвалась жизнь молодого, талантливого человека. Сталкиваясь с подобными случаями, можно и в самом деле стать философом.
– Боюсь, что вам рисовали слишком розовую картину.
– Зачем?
– Пройдите по кладбищу. На каком памятнике написано, что под ним лежит негодяй? Нам нравится хвалить покойников. В Америке их даже подрумянивают. Однако давайте выпьем. Первая рюмка меня не согрела.
– Давайте. Но почему вы не говорили об этом во время следствия?
– О чем? Я вам еще ничего не сказал. Да и все, что я могу сказать, на результаты следствия никакого влияния не окажет. Тихомиров мертв, он свалился из окна, но вот стоит ли об этом жалеть - я не уверен.
Мазин жевал лимон. Он готовился совсем к другому разговору и не вполне понимал своего собеседника. Видел только, что тот захмелел и хочет высказать что-то наболевшее.
– Несколько оригинально для старого друга.
– Пожалуй. Но
– Вы ставите вопрос слишком прямолинейно. Если бы я больше знал о Тихомирове...
– Зачем? Вы все равно никого не посадите в тюрьму Даже самого Антона. Господь бог решил с ним разобраться лично. И слава богу! Что, удивил я вас?
– Немного.
– Да, бывает. "Молодой, талантливый..." А может, я ему просто завидую.
– Рождественский достал сигарету.
– Хотя я всегда считался везучим. Впрочем, не уверен, что это так. Дело не в везении. Может быть, мне даже совсем не везло. Да и наверняка не везло. Просто жизнь не трогала меня, занималась другими, а я катился по ней, как колобок, думая по наивности, что иначе и быть не может. Я, знаете ли, из тех, кому трудно писать автобиографии - все укладывается в несколько строчек: родился, учился, не участвовал, не был, по национальности русский. В таком-то году окончил школу, с медалью, разумеется. Потом университет, потом аспирантуру. Вот и все.
Мазин протянул спичку, и Рождественский сразу затянулся.
– А у него все было наоборот. Кроме года рождения и национальности. Тут у нас совпадало. Остальное нет. Мой отец был профессором, у него отца вообще не было. То есть был, конечно, он его не видел и не знал никогда, да и не интересовался, наверно, я думаю. Он вообще умел не интересоваться тем, что считал ненужным.
Они с матерью жили под лестницей большого и очень удобного дома, где у нас была огромная светлая квартира. Мать Антона приходила убирать нашу квартиру, а мы дружили. Дружба эта была мне полезной. Когда я падал на льду и хотел зареветь, я вспоминал, что Тошка никогда не ревет, и не ревел тоже. Вообще у него всегда можно было кое-чему поучиться:
И он всем нравился. И тогда и потом. Тогда он особенно нравился старику Кротову. Вы слышали о нем?
Мазин наклонил голову.
– Я его помню хорошо. Константин Романович был человеком замечательным. Редким человеком. Я понял это теперь. Трудно рассказать, но знаете, есть такие люди, которые... как бы это сказать... дальше всех удалились от обезьяны. Они делают открытия, делают революции, пишут книги и... любят людей. Я имею в виду не отдельных людей, а всех. Говорят, что человечество любить легче, чем отдельных людей. Это не так. Отдельных каждый из нас любит, а вот всех... Для этого нужно очень много понимать. Кротов понимал. И полюбил всех, кроме негодяев, разумеется. Теперь без ссылок на него ни одна книжка по генетике не выходит. Но в жизни он был вовсе не теоретик. Ездил в Эфиопию. Лечил там, воевал с эпидемиями. У нас всю страну объехал. Где-то в Средней Азии у него умерла жена. Больше не женился. Воспитывал Инку, писал книгу, возился с Антоном. Если б не Кротов, Антону никогда бы не стать homo sapiens. Но старик такой заряд в него заложил, что хватило на годы.