Страх
Шрифт:
– Дрожжин сейчас в базе?
– почесал Прошку за ухом Тулаев.
– Да. Его экипаж тоже готовится к выходу на боевую службу.
Бумажка, на которой Тулаев так и не рассмотрел ни единого слова, упала в кожаную папку особиста, прожужжал замок-молния, и сразу стало так тихо, как будто все звуки на земле навсегда умерли. Чтобы спасти землю от такой напасти, Тулаеву пришлось кашлянуть. И звуки сразу ожили: заорали подравшиеся за рыбешку чайки, слоном загудел буксир, отходящий от причала, звякнул металл, глухо, как сквозь вату, забубнили что-то
– А кто из них двоих раньше уйдет на боевую службу?
– так, на всякий случай, спросил Тулаев.
– Комаров, - мгновенно выстрелил ответом особист и с покряхтыванием встал.
– Извините, у меня через десять минут совещание, - предупредил он.
Сколько Тулаев ни силился, а вспомнить так и не смог, смотрел ли хоть раз особист на часы.
– Последний вопрос можно?
– встрепенулся Тулаев.
– Да, я вас слушаю.
– Скажите, а за сколько дней до ухода на боевую службу... ну, то есть в море, лодки загружают в свои контейнеры ракеты с ядерными боеголовками?
Особист посмотрел на Тулаева ироничным взглядом и с не меньшей иронией в голосе ответил:
– Боевые ракеты, а именно так правильно называются ракеты с ядерными боеголовками, находятся на каждой ходовой лодке постоянно...
– То есть и сейчас, когда они стоят у берега?
– У пирса, а не у берега... Да, когда стоит у пирса, боевые
ракеты тоже находятся на борту лодки, тов-варищ капитан
третьего ранга...
Когда он вышел из комнаты, она на глазах стала больше и светлее. Прошка выскребся из-за ног Тулаева, потянулся и неприятно замер, превратившись в скульптуру. Из приоткрытого иллюминатора донесся приглушенный собачий лай...
– И снова лай, - уже сидя в кабинете строевой части дивизии, самому себе сказал Тулаев, услышав опять ожившую стаю.
Бумаги Комарова были так скучны, что хотелось швырнуть их в шкаф и больше никогда не открывать. От них пахло пылью и мышиным пометом. Наверное, смотреть через окно на драку собачьей стаи из-за куска хлеба было интереснее, чем читать глупые, как под копирку написанные аттестации на Комарова.
– Стоп!
– приказал себе Тулаев, наткнувшись взглядом на вперые увиденное в бумагах слово.
Перевернул самую пожелтевшую страничку. Это была аттестация за первый курс училища. Подписавший ее начфак единственный раз появился в папке, но аттестацию сочинил не хуже романиста. Ни одной казенной фразы, ни одного дурацкого утверждения типа "Делу КПСС предан". Живой рассказ о живом человеке: безволен, хитроват, ленив, любит занимать в долг, а потом не отдавать. И вместе с тем отличник, лучше всех несет дежурную службу, не укачивается в море. И еще одно слово. Очень важное, очень колкое слово.
Поддерживая его ногтем, Тулаев выписал себе на бумажку все предложение, в котором было это слово, и захлопнул папку. Голову резко бросило вверх, и он в чихе брызнул слюной по столу. Этот Комаров достал его даже издалека.
В другом шкафу Тулаев уже без труда
Аттестацию на него писал тот же начфак, в котором под черной флотской тужуркой умер Лев Толстой. Или, скорее, Чехов. Толстой все-таки не мог подмечать у грешных людишек то, что видел Антон Павлович. Через десятилетие с лишком мудрый начфак разглядел будущий развод его подчиненного. Во всяком случае, среди отрицательных черт значились: любвеобильность, страсть к компаниям и выпивке, лживость и стремление к показухе. Особист не зря хвалил Дрожжина за передовой опыт в развитии контрактной службы в его отдельно взятом экипаже. Положительные черты умело дополняли отрицательные: аккуратность в одежде, скрупулезное соблюдение личной гигиены и отменная память. Денег он в долг не брал, начфаку не врал, но и в отличниках не ходил. И, скорее всего, не жена ушла от него, а он от жены.
Возможно, это было совсем не так, но ощущение родственности к нему поослабло.
В кабинет сначала втек горько-сладкий запах духов, а через секунду после него - хозяйка кабинета. Казалось, что она вдыхает обычный воздух, а выдыхает аромат французских духов. Свежий макияж делал ее лицо до противного красивым. Красивее мог быть только фейерверк в ночном небе. От нее, как и от фейерверка, кружилась голова. Но если при салюте она кружится от того, что слишком запрокинута ввысь голова, то от хозяйки кабинета голову мутило и без запрокидывания.
– Вы закончили?
– лениво спросила она.
– Я думаю, да.
Еще оставался третий старпом, но операция в далеком
Североморске и то, что его лодка числилась неходовой, делали
этого парня совсем неинтересным. Не хватало еще, чтоб у него
тоже оказались усы и залысины на лбу. Тогда бы Тулаев
запутался намертво.
– В таком случае я закрою строевую часть. Скоро обед.
Она сказала это таким тоном, будто намекала, что он должен пригласить ее на этот обед в какой-нибудь местный ресторан.
– А где вы обычно обедаете?
– за него ответил оживший в душе придурок.
– Дома.
– Это тяжелый случай.
– Почему же?
– Тогда мне придется пригласить вас на обед к вам домой.
Она посмотрела на него с внимательностью миллионерши, наконец-то увидевшей в витрине товар, который стоит купить.
– А вы нахал.
– Я не махал, я дирижировал, - идиотской говорилкой из детства ответил за него придурок.
Ему, кажется, мало было Ларисы, на которую он натравил в припадке азарта.