Страна, которой нет
Шрифт:
Амар обнаружил, что спит, а вернее, спал, когда его разбудили. Грубо, бесцеремонно и практически на рабочем месте.
Вставайте, граф, вас ждут.
– Знаете, за что я не люблю войну?
– спросил вместо "доброе утро" Штааль, прямо-таки лучащийся бодростью и почти довольством.
– После нее потом приходится устраивать такую уборку, что проще не доводить до войны. Я прочитал ваш... доклад, - продолжило начальство, видимо, прочитав что-то также в оловянных амаровых глазах, - и счел за благо не находиться в одном здании с младшим аль-Сольхом. По
Транспорт оказался мотоциклом. В предложенном шлеме обнаружилась стандартная рабочая гарнитура.
Через три минуты Амар решил, что гарнитура – лишнее дополнение. Все то, что просилось на язык, ни в коем случае нельзя было произносить вслух, но хотелось же, до того хотелось… так бы ветер унес слова и все в порядке. Приходилось глотать.
Этот человек мне рассказывал трагические истории о травме? Этот… психопат безумный трогательно хлопал глазами и героически почти-не-жаловался?!
Хуже всего – пустота за спиной. Вцепляться в водителя как в соломинку стыдно, но стыд страху не помеха. Не будь гарнитуры, Амар бы просто уткнулся лбом в спину шефа, прикрыл бы глаза и ждал, когда ужас закончится – как на аттракционе – но приходилось еще и поддерживать беседу.
Самым гнусным было то, что правил, кажется, никто не нарушал, из ограничений не вываливался, соседей не подрезал, опасных ситуаций - для других - не создавал. Просто мотоцикл шел тютелька-в-тютельку на пределе разрешенной скорости, а на трассе, где лимита не было - на пределе самой машины. И еще не тормозил, видимо, никогда. На поворотах - особенно. На поворотах он ускорялся. И накренялся. Без предупреждения.
– Скажите, Валентин-бей, - поинтересовался Амар, - а прыгать через бортик на нижнюю трассу правила не запрещают?
– Раньше не запрещали, - отозвался водитель, - теперь, увы, запрещают, даже если это безопасно.
Увы, подумал пассажир, действительно – увы. Я бы просто умер, наверное, и все.
Опоры бордюров сливались в черно-белую линию, смотреть на нее было тошно. Укачивало.
– Могу я спросить…
– Можете. Без таких вступлений и без титулов, кстати. – Штааль заложился в особо лихой поворот, Амар вцепился в него, как в возлюбленную. – Скоро ли доедем?
Сволочь, подумал пассажир, но вслух сказал иное:
– Что вчера было у Вождя?
Поворот, два перестроения, поворот.
– Я этого, наверное, не смогу описать… - мечтательно сказал водитель.
– Сначала меня два часа мариновали. Вернее, они думали, что мариновали, а на самом деле этот процесс называется возгонкой. Так что когда меня выдернули из помещения и спросили, не осуществляю ли я, случайно, сей именно секунд государственный переворот, я сконденсировался прямо на месте и на все, что подвернулось. Наверное, с моей стороны было невежливо объяснять Вождю, как именно следует устраивать перевороты - у него их за плечами два, а я только теоретик - но он все-таки несколько отстал от жизни за эти годы.
–
– Не уверен. Вот господин Айнур, пожалуй, оценил, даже слишком. Под конец он все-таки вспомнил как дышать, но до того… - прозвучало с определенным злорадством. – Впрочем, этого-то я не имел в виду, и даже не помнил, что надо тянуть время до вашего появления. Как-то само получилось. Вождь меня выслушал, применил всю свою проницательность, понял, что я ничего не замышляю – и принялся излагать претензии Бреннера. Достал блоху, которую снял с аль-Сольха…
Поворот и выезд на проспект Шейха Заеда. Отсюда уже видны башни «Симурга».
– Вот на блохе господин Айнур и очнулся слегка - когда я показал Вождю, чья она на самом деле, и объяснил разницу. Это было перед самым вашим приходом и жаль, что вы пропустили такое зрелище. Как двое студентов-энтомологов с определителем. Меня согласились слушать дальше и я принялся рассказывать, что мы успели обнаружить за эти три дня. И тут явились вы.
– Ну, извините… - сказал все-таки Амар, и тут они наконец-то приехали.
– Да что вы!
– радостно отмахнулся Штааль, снимая шлем.
– Вы меня просто спасли этими показаниями. Понимаете, одно дело, когда обвиняю я - я ведь армейской разведке враг и конкурент и, скажем честно, при поддержке начальства мог бы и не такие вещдоки соорудить из чистого воздуха. А другое, когда они валят все друг на друга как сановники Харуна аль-Рашида, да возрадуется он, глядя на наше государство.
– Я рад, - вполне искренне сказал Амар. Если прозвучало слишком экспрессивно, то потому что радость была двойной: и помог, и под ногами уже твердая почва. Почти твердая. Еще не плавящаяся от жары.
– И вообще это сразу перевело беседу на деловые рельсы. Так что я вам очень, очень признателен, инспектор. Страшно подумать, что я бы еще им там наговорил в порядке импровизации... Кстати, к вашему сведению. Все происшедшее было официальной операцией жайша, осуществлявшейся по прямому распоряжению господина Кемаля Айнура.
– Неужели?
– большую часть сарказма из Амара вытрясло, но оставалось все равно довольно много.
– Это его официальная позиция. А соответственно и наша. Ну вот. Конкурентов мы в коварную ловушку уже заманили, политических противников поубивали, пойдемте есть детей.
Сонер Усмани, сын Афрасиаба Усмани
– Ты знаешь, кто такой Фарид аль-Сольх?
– Не-а, - ответил Сонер Усмани. Соврал. Теперь-то он знал, конечно. Но не говорить же «теперь знаю». Начнется – откуда, с какого момента, и выйдет не разговор, а чистосердечное признание.
Cтранно – комната просторная, воздух даже чуть прохладней чем надо, если на термометр посмотреть, а если собой чувствовать, то тесно здесь, и душно, и жарко, и стены, если смотреть на них искоса, а не прямо, время от времени идут легкой волной, как будто носителю мощности не хватает разрешение поддерживать.