Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам
Шрифт:
В 2006 году министр юстиции Нидерландов Пит Хейн Доннер вызвал сильный гнев в Нидерландах, когда в одном из интервью предположил, что если мусульмане захотят изменить законы страны на шариат демократическим путем (то есть когда мусульмане станут достаточно многочисленными), то они смогут это сделать. В 2004 году Доннер вкратце предложил возродить в стране законы о богохульстве, чтобы снять озабоченность некоторых мусульман. Затем в 2008 году в Британии произошло как минимум не меньшее общественное возмущение, когда архиепископ Кентерберийский Роуэн Уильямс прочитал в Королевском суде лекцию о параллельных правовых юрисдикциях, развивающихся внутри страны. В ходе своей лекции архиепископ высказал предположение, что принятие элементов шариата в Великобритании «кажется неизбежным». После первоначального общественного гнева архиепископ настаивал на том, что его неправильно поняли. Но на следующий день в радиоинтервью Би-би-си, призванном прояснить его высказывания, он пошел еще дальше,
73
BBC News, «Законы шариата в Великобритании неизбежны», 7 февраля 2007 г.
После нескольких лет растущего беспокойства по поводу иммиграции и безопасности вдруг стало казаться, что некоторые из абсолютных основ западной цивилизации выставлены на торги. Иногда казалось, что и прошлое тоже выставлено на торги. Всего за две недели до потсдамской речи Меркель президент Германии Кристиан Вульф выступил с речью по случаю «Дня немецкого единства». В своих комментариях, также направленных на ответ на вопрос Сарразина о месте ислама в Германии, Вульф намекнул, что ислам является такой же частью истории страны, как христианство и иудаизм. Это вызвало взрыв негодования в Германии, в том числе и в его собственной партии. Но президент был не одинок в своем желании изменить прошлое, чтобы приспособиться к современным реалиям.
В каждом случае ответная реакция на подобные комментарии была вызвана более широкими настроениями, согласно которым в эпоху мультикультурализма от Европы ожидали отказа от слишком многого — в том числе от ее истории, — в то время как от прибывших ожидали практически полного отказа от своих традиций. Если это было одно направление, в котором могла двигаться Европа, то Кэмерон, Меркель, Саркози и другие правые политики пытались наметить другой путь. Никто из них не отрицал, что процесс адаптации может быть улицей с двусторонним движением, но они старались подчеркнуть, что ожидается от иммигрантов, в частности, умение говорить на языке страны, в которую они попали, и жить по ее законам.
Ярость, с которой обсуждались такие базовые требования, напоминала о том, что в послевоенные годы абсолютно ничего из этого не планировалось. Это была лишь последняя часть процесса «придумывания по ходу дела». И это означало, что даже используемые термины постоянно менялись. Как отметил историк и критик мультикультурализма Руми Хасан в своей книге, опубликованной в это время, одним из подтверждений этого факта стали различные фазы послевоенной иммиграции в Британии. На первом этапе (с 1940-х по 1970-е годы) небелых переселенцев из стран Содружества называли «цветными иммигрантами» и считали отличными от остального общества. Затем в 1970-х и 1980-х годах, отчасти в попытке побороть дискриминацию, эти люди стали «черными британцами» и стали рассматриваться как нормальные и равноправные граждане. Вскоре после этого страна стала характеризоваться как «мультикультурное» общество в том смысле, что в ней живут представители разных культур. Как говорит Хасан, «многорасовое» или «многоэтническое» общество было бы лучшим описанием, но дискредитация идеи «расы» к тому времени означала, что «мультикультурализм» казался лучшим из предложенных терминов. Однако если его целью было объединение людей под единым национальным зонтиком, то в итоге новое определение дало обратный эффект. Вместо того чтобы привести к единой идентичности, оно привело к дроблению идентичностей, где вместо того, чтобы сделать общество слепым в отношении цвета кожи или идентичности, оно внезапно превратило идентичность во все.
В общество пришла версия политики «свиных бочек». Появились организации и группы по интересам, претендующие на то, чтобы представлять и говорить от имени всевозможных групп идентичности. Амбициозные, как правило, самоназначенные фигуры, претендовавшие на эти роли, становились посредниками между властью и конкретным сообществом. Не только они извлекали выгоду из такого подхода. Местные и национальные политики также могли получить выгоду от процесса, который значительно облегчал им жизнь, создавая впечатление, что можно снять трубку телефона и получить конкретное сообщество. Конечно, выступая на стороне конкретной общины, можно было получить голоса этой якобы монолитной общины, и в некоторых случаях общины это сделали.
Местные советы и другие организации неизбежно направляли деньги определенным этническим и религиозным группам. И хотя некоторые из них делали это, чтобы получить голоса избирателей, некоторые из них также делали это по более благородным причинам, не в последнюю очередь из-за искреннего желания бороться с существующей дискриминацией. Однако даже «антирасистские» группы, как правило, выходили в своей политической деятельности за пределы тех областей, которые они изначально ставили перед собой. Те группы, которые стремились со временем бороться с фактической дискриминацией, стремились
В то же время единственной культурой, которую нельзя было праздновать, была та, которая позволила всем этим другим культурам быть празднованными в первую очередь. Для того чтобы стать мультикультурными, страны обнаружили, что они должны сделать себя хуже, особенно сосредоточившись на своих негативных сторонах. Так, государства, которые были настолько открыты и либеральны, что допускали и поощряли масштабную миграцию, стали изображаться как страны, отличающиеся исключительным расизмом. И если в Европе можно было праздновать любые другие культуры мира, то в Европе стало подозрительно праздновать даже то хорошее, что есть в Европе. Эпоха мультикультурализма стала эпохой европейского самоотречения, когда принимающее общество, казалось, отстранялось от самого себя и надеялось, что его не заметят иначе, чем в качестве некоего благожелательного организатора. Именно по этой причине, в частности, знаменитый американский политический философ Сэмюэл Хантингтон написал в своей последней книге: «Мультикультурализм по своей сути является антиевропейской цивилизацией. По сути, это антизападная идеология». [74]
74
Сэмюэл П. Хантингтон, «Кто мы?», Свободная пресса, стр. 171.
В каждой европейской стране период, когда об этом ничего нельзя было сказать, разрушался с разной скоростью в течение одного и того же времени. В Соединенном Королевстве работа кванго «Расовые отношения» помогала держать это под контролем до лета 2001 года. В этот момент, отчасти в результате беспорядков на севере Англии с участием молодых мусульман, а отчасти из-за событий в Нью-Йорке и Вашингтоне, существование параллельных сообществ стало обсуждаться более широко, а концепция «мультикультурализма» стала подвергаться критике. В Голландии плотины прорвало немного раньше. Во Франции они оставались герметичными вплоть до беспорядков в Банлье в 2005 году. В Германии и Швеции процесс затянулся. Но в 2000-х годах диссиденты от мультикультурного консенсуса начали прорываться повсюду.
Некоторые из тех, кто нарушил этот консенсус, были левыми политиками. Их отступничество имело особое значение, поскольку если от правых политиков и комментаторов почти ожидали проблем с мультикультурализмом и их всегда можно было заподозрить в нативистских наклонностях, то левые, как правило, имели менее легкоуязвимые мотивы, и им можно было даже верить. Тем не менее, наиболее освободительные выступления (не в последнюю очередь потому, что они давали возможность высказаться другим людям) исходили от европейских граждан из этнической среды. В Великобритании медленное отступничество от индустрии расовых отношений одного из ее бывших лидеров, Тревора Филлипса, открыло территорию, на которую другие не решались ступить. Его осознание того, что индустрия расовых отношений является частью проблемы и что отчасти из-за разговоров о различиях страна «ходит во сне к сегрегации», стало прозрением, которое вскоре начали разделять другие на континенте. Среди других диссидентов от мультикультурализма, появившихся в то же десятилетие, некоторые вошли в политику, а другие остались за ее пределами в качестве формирователей общественного мнения. Но появление в 2000-х годах на сайте, среди прочих, Ахмеда Абуталеба и Айаан Хирси Али в Голландии, Ньямко Сабуни в Швеции, Насера Хадера в Дании и Магди Аллама в Италии оказало ощутимое освобождающее воздействие. Все они выступали из своих общин в странах, которые нуждались в людях с подобным происхождением, чтобы сломать лед. Им удалось сделать это с разной степенью успеха.
В каждой стране первые критические замечания касались одних и тех же вопросов. Самые экстремальные и неприемлемые практики некоторых сообществ стали первым способом расколоть господствующую ортодоксию. В каждой стране вопросы убийств «во имя чести» и калечащих операций на женских половых органах привлекли огромное внимание. Отчасти это было связано с тем, что многие люди были искренне шокированы тем, что такое происходит, и боялись сказать об этом, если бы знали об этом раньше. Отчасти это было связано с тем, что эти вопросы были самыми «мягкими» или легкими для выражения опасений по поводу мультикультурной эпохи. Эти вопросы если и не вызывали полного неприятия, то, по крайней мере, были способны объединить мнения представителей самого широкого политического спектра: от левых феминисток до правых националистов. Почти все могли согласиться с тем, что убийство молодых женщин — это неправильно. И большинство людей могли бы объединиться, выразив свой ужас при мысли о том, что в Европе XXI века гениталии молодой девушки могут быть изуродованы.