Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Мюррей Дуглас

Отчасти это происходит потому, что правительство Турции гарантирует, что так оно и есть. Одна из причин, по которой современная Турция является мировым лидером по количеству заключенных в тюрьму журналистов, заключается в том, что согласно статье 301 Уголовного кодекса страны, «оскорбление турецкой нации» является преступлением. Любое упоминание о геноциде армян нарушает этот закон, и нарушитель отправляется в тюрьму. И хотя часть греков-киприотов продолжает жаловаться на продолжающуюся оккупацию северной половины их страны, это никогда не мешало британскому правительству, в том числе и другим, продолжать призывать Турцию стать полноправным членом Европейского союза. [170]

170

См. ответ Дэвида Кэмерона на вопрос Кеннета Кларка, Хансард Палаты общин, 19 октября 2015 г.

Наверное, неудивительно, что турецкое

правительство так и не извинилось за бесчинства Османской империи. И, наверное, неудивительно, что страна до сих пор законодательно запрещает любое упоминание о своей недавней истории оккупации и этнических чисток. Удивительнее то, что так мало людей используют эти вещи против турок как народа. Если та история, которую сейчас преподают и усваивают в большинстве стран Европы, призвана просто предотвратить повторение худших аспектов этой истории, то мы должны спросить, к кому еще следует относиться подобным образом? Какие еще народы следует поощрять испытывать стыд за свое прошлое? И если никто другой этого не сделает, полагаясь не только на природную гордость, но и на запрет исторического расследования, то не окажется ли Европа в странной ситуации, когда она чувствует себя необычайно виноватой за то, что обычно является таковой?

Проблема еще хуже. Ведь если исторические преступления должны приводить к искуплению в наши дни, то каков срок давности и к кому еще он может применяться? Как и в случае с теорией «империя наносит ответный удар», часто утверждается или подразумевается, что Европа должна страдать от всех последствий массовой миграции, поскольку она является частью процесса искупления исторической вины. Однако если массовая миграция отчасти является искуплением исторических ошибок, таких как империализм, то почему мы не относимся подобным образом к современной Турции? Должна ли Турция быть страной, которая также заслуживает того, чтобы ее полностью изменили? Если да, то откуда мы должны поощрять волны иммиграции? Должны ли все турки, недовольные этим процессом, закрываться от нас с криками «расисты»? И когда, если это вообще возможно, следует остановить этот процесс? В самом деле, если мы находимся на стадии навязывания «разнообразия» людям за исторические обиды, почему бы такое «разнообразие» не навязать Саудовской Аравии? Почему бы не заставить Иран искупить вину за свою историю, побудив меньшинства со всего мира устремиться к нему? Поскольку все страны, народы, религии и расы в свое время совершили нечто ужасное, а большинство рас и культур не подвергаются подобному наказанию, почему бы не увидеть за этими недавними движениями особый антизападный и, в частности, антиевропейский мотив? За этим кроется любопытная и тревожная идея.

Ведь если концепция исторической вины что-то значит, то это означает, что наследственное пятно соучастия может передаваться из поколения в поколение. Это правда, что на протяжении многих веков из-за одного стиха в Евангелии некоторые христиане возлагали ответственность за еврейский народ именно таким образом. [171] И только в 1965 году католический папа официально снял это историческое бремя. [172] Но в этом и почти в каждом другом подобном случае современная эпоха считает это обвинение потомков морально отвратительным. Случай с евреями особенно тревожен, потому что он показывает, как долго может длиться такая вендетта. Чувство вины, которым сегодня обременены современные европейцы, напротив, возникло лишь в последние десятилетия. Это патология конца двадцатого века и далее. Так что, возможно, оно — как и христианская идея о наследственной вине евреев — может просуществовать еще пару тысячелетий. Но и тогда трудно представить, как можно будет от нее избавиться.

171

«Да будет кровь Его на нас и на детях наших». Библия короля Якова, Матфея 27:25.

172

Папа Павел VI, «Nostra Aetate».

Во-первых, потому что очень многие европейцы, похоже, хотят, чтобы оно продолжалось. Чувство вины, как определил его французский философ Паскаль Брюкнер в своей книге La Tyrannie de la penitence, стало моральным интоксикантом в Западной Европе. [173] Люди употребляют его, потому что оно им нравится: они ловят от него кайф. Она возвышает и возвеличивает их. Вместо того чтобы быть людьми, ответственными за себя и отвечающими перед теми, кого они знают, они становятся самозваными представителями живых и мертвых, носителями ужасной истории и потенциальными искупителями человечества. Из никого они превращаются в кого-то. В 2006 году в Британии появился особенно любопытный пример такого рода в лице некоего Эндрю Хокинса.

173

Cм. Pascal Bruckner, La Tyrannie de la penitence: essai sur le masochisme occidental, Grasset & Fasquelle, 2006.

Мистер Хокинс — театральный режиссер, который в середине жизни узнал, что является потомком работорговца шестнадцатого

века по имени Джон Хокинс. В 2006 году он получил приглашение от благотворительной организации «Lifeline Expedition» (которая организует поездки для «исцеления прошлого») отправиться в «печальную» поездку в Гамбию. [174] В итоге в июне того года Хокинс присоединился к 26 другим потомкам работорговцев, которые прошли парадом по улицам столицы Банжула с цепями на руках и ярмом на шее. Когда они шли к спортивному стадиону на 25 000 мест, Хокинс и другие участники также надели футболки с надписью «So Sorry». Плача и стоя на коленях, группа извинилась на английском, французском и немецком языках перед 18 000 человек на стадионе, после чего была торжественно «освобождена» от своих цепей вице-президентом Гамбии Исату Нджи-Саиди. [175]

174

Энди Бекетт, «Наследники рабовладельцев», The Guardian, 2 декабря 2006 г.

175

«Мой предок торговал человеческими страданиями», BBC News, 23 июня 2006 г.

Наверное, справедливо будет сказать, что участие в подобной церемонии — это демонстрация не только психологического, но и морального недуга. Мистеру Хокинсу и его друзьям повезло встретить таких благосклонных адресатов их извинительного тура, как в основном ошеломленные гамбийцы, перед которыми они предстали. Не все так благосклонны к западной привычке к самобичеванию. Много лет назад, во время одного из нечастых срывов мирных переговоров между израильтянами и палестинцами, один журналист брал интервью у Ясира Арафата в его офисе в Рамалле. Под конец интервью один из помощников Арафата вошел в кабинет председателя и сообщил, что приехала американская делегация. Размышляя, не наткнулся ли он на сенсацию, журналист спросил председателя, кто эти американцы в соседней комнате. «Это американская делегация, которая совершает турне по региону, чтобы извиниться за крестовые походы», — ответил Арафат. И он, и его гость разразились хохотом. Они оба знали, что Америка практически не участвовала в войнах XI–XIII веков. Но Арафат, во всяком случае, был счастлив потакать недугу любого, кто считал себя причастным, и использовать его в своих политических интересах.

Желание продолжать чувствовать себя виноватым, вероятно, находит свою конечную точку в современных европейских либеральных обществах: первых в истории человечества обществах, которые, когда их бьют, спрашивают, чем они это заслужили. Ибо неустранимое историческое чувство вины переходит в настоящее. Оно делает европейцев виновной стороной даже тогда, когда их действительно бьют, или даже хуже. За несколько лет до последнего всплеска миграционного кризиса левый норвежский политик по имени Карстен Нордаль Хокен (самоназвание «феминист», «антирасист» и гетеросексуал) был жестоко изнасилован в собственном доме мужчиной-беженцем из Сомали. Впоследствии нападавший был пойман и осужден с помощью ДНК. После отбытия срока в четыре с половиной года нападавшего планировали депортировать обратно в его родную Сомали.

В своей последующей статье для норвежских СМИ Хаукен рассказал о чувстве вины, которое он испытывал в связи с этим. По его словам, в первую очередь он чувствовал себя «ответственным» за возвращение насильника в Сомали. «У меня было сильное чувство вины и ответственности», — написал он. «Именно благодаря мне он больше не будет в Норвегии, а отправится в темное неопределенное будущее в Сомали». [176] Одно дело — пытаться простить своих врагов. Но совсем другое — быть жестоко изнасилованным и потом беспокоиться о дальнейшей судьбе своего насильника. Возможно, мазохизм — это такая штука, которой всегда страдает определенное количество людей. Возможно, мазохисты, как и бедняки, всегда будут с нами. Но общество, которое поощряет людей с такими наклонностями и говорит им, что их наклонности не только естественны, но и являются проявлением добродетели, скорее всего, породит большую концентрацию мазохистов, чем большинство других.

176

Karsten Nordal Hauken, «Jeg ble voldtatt av en mann», NRK, 6 апреля 2016 г.

Конечно, у всех мазохистов, независимо от их численности, есть одна уникальная проблема, с которой они всегда должны бороться, — это то, что происходит, когда они встречают настоящего садиста — когда они встречают кого-то, кто говорит: «Ты думаешь, что ты несчастен, ужасен и не имеешь никаких искупительных черт? Что ж, мы согласны». Возможно, сегодня в Европе и в странах, за которые европейцы чувствуют себя частично ответственными, нет недостатка в мазохистах. Но нет недостатка и в садистах, готовых подкреплять и навязывать нам любую идею о нашей собственной убогости. И это еще одна причина, по которой — пока что — экзистенциальное чувство вины остается улицей с односторонним движением. Большинство людей не хотят чувствовать себя виноватыми и не хотят, чтобы другие обвиняли их в этом, не говоря уже о тех, кто имеет к ним недобрые намерения. Только современные европейцы счастливы испытывать ненависть к себе на международном рынке садистов.