Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)
Шрифт:
Несколько дней Музыкантик ходил, как ошпаренный, на работе что-то бессмысленно бормотал, припоминая волшебные строчки. Другие солдаты-одногодки косились на него с недоумением; и раньше-то не особо разговорчивый Музыкант, после чтения «Онегина», вовсе ушел в себя. Сержант-дед, не выдержав как-то длительной паузы между вопросом и предполагаемым ответом Музыканта, ткнул его кулаком в нос и посоветовал обратиться к врачу по психам. Музыкант ничего ему не сказал, но, вытирая кровь, так посмотрел на старослужащего, что «дедок» на минутку оторопел и трусливо попятился… Блеск Пушкинского гения навсегда отравил жизнь сразу повзрослевшего Музыканта. Он вдруг ясно осознал, для чего родился и зачем он умрет. Нужно было только
Сказочник между тем, наслушавшись и начитавшись самых разнообразных поэтов, неожиданно заключил, что и сам он – незаурядный пиит. При этом, даже не написав на тот момент ни одного стоящего стихотворения, он почему-то решил, что писать станет гениально (не меньше, но, слава Богу, и не более того). Окончательно осознав себя гением, сказочник, обернувшийся в Писателя, успокоился на счет своей дальнейшей судьбы и предался «веселой легкости бездумного житья», между делом создавая шедевры молодежного пера и громко зачитывая их своим собратьям-студентам за кружкой пива или стаканчиком портвейна.
Однако рассылка стихотворных произведений по редакциям всех толстых журналов не вызвала ответного, запланированного Писателем, восхищения. Ответы из столичных редакций приходили либо уклончивые и советующие продолжать писать, либо разгромные и от того немного бестолковые. Стихи при этом возвращались Писателю с унизительными пометками, указующими на неправильные ударения и неточность рифм, хотя все известные ему поэты только и делали, что грешили тем же. Несколько опешив, Писатель напялил на себя мантию непризнанного гения и продолжил запои, читая ошалевшим от откровенности собутыльникам свои новые вирши. Стихи у него действительно выходили немного жуткими и были наполнены призывами покончить с «бесовством русской ночи». На третьем курсе Писатель предался размышлениям о сути человечьего бытия и нелепости земной жизни. Он едва не вылетел в открытое окно девятого этажа в полном соответствии со своими думами, но вовремя сел за стол и погрузился в «настоящее» творчество…
Писатель, отринув сочинение виршей, решил написать «нетленный» роман, который бы охватил Россию, в очередной раз оказавшуюся на распутье в те годы, со всех сторон – экономической, политической, нравственной и, если получится, духовной. Его тогдашний приятель и сокурсник Владимир, писавший под модным псевдонимом Колчак Деникинский, одобрил сие решение и обещал поддерживать собрата. Роман этот под рабочим названием «Подонок», хотя и шел с трудом, в тихую ночную пору, но сочинялся понемногу. Писатель несколько успокоился, погрузившись в технические детали писательского ремесла.
Музыкант, с нетерпением ожидая конца службы, также мечтал об одном – вернуться к настоящему творчеству…
Зрелость
Когда приятели встретились вновь, они уже стали другими. Музыкант вдруг сделался дерзким и насмешливым – он знал, чего хочет, и знал теперь себе цену. Искусство требовало жертв, и он был готов с радостью принести их. Музыкант мог по целым суткам не вылезать из своей квартиры, играя и слушая великую музыку. Он рад был бы работать без отдыха, но его организм бунтовал против этого. Музыкант торопился, ему казалось, что он и так слишком много времени растратил понапрасну. Писатель устроился в Городе более вольготно – он мог валяться на пляже по целым дням, работал мало и неохотно. Поленившись завести подругу на лето, Писатель таскался на близлежащие озера один или со случайными друзьями – мнимыми поклонниками его таланта.
Сила обстоятельств снова столкнула их – они сошлись. Писатель, месяца за два до возвращения Музыканта из армии, получил
Далее автор искренне сожалел о двух годах жизни, потраченных напрасно и «закопанных за тем вон косогором», надеялся на то, что никогда не окажется в этих краях впредь, верил в то светлое, что ожидает каждого при его возвращении на родину. Писатель написал Музыканту ответное теплое письмо с присовокуплением свеженького текста собственного сочинения, при этом он немного посетовал, что близкое знакомство с текстом «Онегина» прорывается в стихах Музыканта в каждой строфе. На это письмо Музыкант ничего не ответил, и, вернувшись, никогда не напоминал о своем поэтическом опыте.
… Между тем не так уж и много дней оставалось скоротечному уральскому лету. С каждым днем природа неуклонно приближалась к своей осенней старости, чтобы умереть зимой и вновь воскреснуть весною. Писатель значительно резче, чем обычно, ощущал это движение, потому что подходил срок окончания его безалаберной жизни. Наступало время последнего года обучения в университете, а там и постоянной большой работы – то ли в школьном образовании, то ли в каком-нибудь стоящем издании областного уровня… Музыкант также с нетерпением ждал осени, ибо заканчивалась пора его вакаций, что означало возвращение в музучилище, куда он поступил буквально перед призывом в армию. Само возвращение в музучилище не вызывало у него приступа энтузиазма, так это означало со-ученичество с людьми, не понимающими в Музыке ни звука, выслушивание глупых советов от неудавшихся в прошлом музыкантов – преподавателей этого «музилища». Однако это новое обращение к музыке, возможность пополнить багаж своих музыкальных знаний и технических приемов – все это не могло не радовать Музыканта.
Приятели стали чаще встречаться и беседовать между собой. Их встречи никогда не походили одна на другую; они говорили о чем угодно: о Боге, о Жизни вечной и жизни простой, о любви и женщинах (что было, по их мнению, не одно и то же), о прошлом и будущем. Писатель чувствовал себя более опытным в этих важных вопросах, больше говорил, а, когда молчал, снисходительно слушал. Музыкант же, напротив, всегда старался дойти до истины, если таковая имелась, для чего готов был даже выслушивать поучения велеречивого Писателя. Несмотря на то, что каждый из них считал другого полным профаном в деле, которому сам служил, их беседы почти никогда не принимали резкого оборота. Так они и ходили вечерами по потускневшему осеннему Городу, громко разговаривая, цитируя классиков и распугивая мирных зазевавшихся прохожих… Однажды они вдруг заговорили о сущности любви. Музыкант вопросил Писателя:
– А разве в любви невозможно счастье?
– Нет, дружок, невозможно!
– Как же так? Что же ты скажешь на море стихов о счастливой любви?
– Ты влюбляешься в женщину на мгновение, а должен изображать, что это чувство вечное. Сначала интересно, но потом… – пояснил Писатель.
– Но есть же любовь Ромео, Отелло?
– «Нет повести печальнее на свете, чем повесть…»
– Перестань, Бога рада! Я серьезно говорю…
– Да, шутю-шутю… Хотя, по-моему, любовь к женщине лишь половая, любовь самца к самке, так ведь и Базаров у Тургенева рассуждает, – уточнил Писатель. – Да черт с ним, с Базаровым! Мало ли что болтают герои.