Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)
Шрифт:
– Тут ты в самую точку угодил, – повеселел Писатель. – Болтают они, что угодно, верна мысль твоя!
– А вот ты? Ты уже испытал сам… это?
– О чем речь! – хлопнул себя по бедру Писатель; помешкав, он счел нужным добавить, – И неоднократно.
– И все это было с разными женщинами? – глухо спросил Музыкант.
– А как же, – слегка прилгнул Писатель, – ведь это, как его, у меня было тьма поклонниц, все так и просились в постель.
– И как ты… а они?
– Надо ли тебя учить! – замялся Писатель.
– Да, – честно признался слегка покрасневший
– Прочь, непосвященные! Ну, это к слову, – Писатель призадумался. – Я хочу сказать, что в этой любви ничего сложного нет: сначала ты заговариваешь с ней, потом обязательно целуешь в губы, ну а затем… в общем, можешь смело лезть под юбку…
– Зачем же лезть под юбку? – поскучнел Музыкант. – Это глупо…
– Ты что, так нелепо шутишь?
– Но ведь это же не эстетно!
– Дальше хуже, ты засовываешь… Впрочем, это все сто раз лучше меня описано, вот Генри Миллера почитай, например, «Тропик Рака» или…
– Нет, это вовсе не любовь! – возопил Музыкант. – Я другого прошу, требую…
– Ну и требуй на здоровье, кто же против такого требования?
– Я считаю все это глупым и пошлым!
– Знаешь, это все так считают, но делают одно и то же. В этом свой шарм плюс продолжение рода человечьего, естественно…
– Значит, по-твоему, великой любви к избраннице нет?
– Любви мужчины к женщине нет! Есть любовь к Богу, любовь к матери или отцу, к стране, наконец. Но к женщине – только желание…
– Значит, ты еще не любил по-настоящему! – резюмировал Музыкант.
– Может быть, это и так, – неохотно заметил Писатель.
Они надолго замолчали, думая каждый о своем, и продолжили прогулку. Вышли приятели из задумчивости, когда очутились возле знаменитого в Городе места, называемого Косой. Это была глубоко вдающаяся в озеро отмель, заросшая травой и высокими кустами. Около песчаной дорожки, ведущей вглубь Косы, стояла огромная железная вышка, служившая ранее спасателям, а ныне пришедшая в негодность за неимением, кого спасать. Писатель и Музыкант осмотрелись и, не сговариваясь, полезли на самый верх Вышки, чтобы видеть все… Забравшись туда, приятели остановились у самого края круглой площадки с заржавленным обводящим поручнем и залюбовались видом, раскинувшимся перед ним. В резких лучах догоравшего солнца небольшое озеро выглядело целым морем с переливчатыми гребешками встававших волн. Но уходящее солнце как бы прихватывало с собою часть этого моря, на глазах уменьшая его. Голубые горы на другом конце озера четко проступали на горизонте, пожелтевшие острова тонули в блистающей мантии водной глада. Прибрежный песок отсвечивал тяжелым золотом…
Вдруг Музыкант почувствовал быстрый укол в сердце. Он охнул и повернулся к Писателю, но тот был совершенно спокоен. Что-то щемяще-грустное навалилось на Музыканта, и он, торопливо оглядевшись, неуверенно продолжил прерванную беседу.
– Вот, как считаешь, отчего в Музыке все так совершенно, а в жизни людей нет? Ведь мир так красив, – каким-то жалким жестом он обвел вид вокруг.
– А ты ее видел, жизнь-то? – улыбнулся Писатель. Ему казалось,
– Не так много, конечно, но видел достаточно, – твердо сказал Музыкант. – Больше видел мерзкого, быдлячьего, но там за два года и много передумал.
– Все мы что-то видели! А Кто-то, должно быть, видел все.
– Кто же это? – живо спросил Музыкант.
– Пушкин, к примеру.
– Пушкин, Бах, Моцарт – да! Но кто из нас, смертных?
– А их ты что же в ангелы записал? – засмеялся Писатель.
– Они Боги, – уверенно, почти не раздумывая произнес Музыкант.
– Да боги ли? – усмехнулся Писатель.
– Да, конечно!
– «Каждый пред Богом наг, жалок, нищ и убог, в каждой музыке Бах, в каждом из нас Бог»! – процитировал: Писатель.
– Кто это сказал? – заинтересовался Музыкант.
– Это Иосифа Бродского стихи.
– Броцкий? – переспросил Музыкант.
– Точно, он самый!
– Он хорошо сказал, хотя я не знаю его, не читал… Но как же быть нам – не богам?
– Ну, это смотря кому что нужно… – пожал плечами Писатель и начал спускаться вниз. – Вот ты, например, себя как определяешь?
– Я? – замялся Музыкант. – Сложный вопрос, вообще-то. Мне хочется просто понять, смогу ли я в жизни сделать что-то… смогу ли я дать людям что-нибудь свое?!
– Очень ты нужен людям! – Писатель почти спустился до половины лестницы, но счел нужным остановиться и прочитать Музыканту мораль. – Человечество узнает о тебе сто лет спустя после смерти и тупо удивится, как это оно раньше не разглядело такого парня… Если вообще узнает и что-то скажет! Не надо считать, что твой долг – делать что-то для людей вообще, сделай что-то полезное хотя бы для себя. Или для своей семьи…
– Нет, я не о славе, черт с ней, – Музыкант затрусил следом. – Я о том, чтобы создать что-то, хоть в десятой доле равное Богу.
– В десятой доле! Да тебе никогда не сделать такого…
– Почему? – поразился Музыкант.
– Почему? – разозлился Писатель. – Потому что даже наш разговор (а ведь мы тут одни, верно?) уже был и был не раз, и все уже было сделано – и в десятой, и двадцатой доле! И все это уже было, было… А мы, знаешь кто? Мы – вечные дублеры.
– Успокойся! Ты сам не веришь в то, что говоришь. Не так уж и зря мы живем, иначе… стоило ли знать об этом?
– Знать, действительно, не стоило! – угрюмо отметил Писатель. – Жили бы, как птички божьи, не ведая стыда…
– Мы-то точно живем для другого! – пробормотал Музыкант. – Для светлого и чистого, как музыка.
– Все живут, в общем-то, для одного…
– Для чего же, – оживился Музыкант. – Ну, скажи?
– Для смерти! И мы не исключенье, и не были исключеньем, как бы ты не хмурился, ни Бах, ни Пушкин, ни Достоевский… Да и бог-то не всякий, вспомни Осириса.
– Я знаю теперь, зачем мне жить, – твердо сказал Музыкант. – Во всяком случае сейчас.