Страшные сказки Бретани
Шрифт:
Леон подполз ближе к камину и сквозь зубы прохрипел грубейшее солдатское ругательство, которое до сегодняшнего дня никогда не произносил в присутствии женщин.
— Что-что? — Корнелия наклонилась над ним, потом опустилась на колени, приблизив своё лицо совсем близко к его. — Кажется, вы что-то хотели мне сказать?
Её горячее дыхание обжигало щёку Леона, тугие золотистые кудри щекотали его, и он с трудом заставил себя сосредоточиться на левой руке — в то время, как правая была придавлена телом, левая оказалась совсем рядом с камином. Сын Портоса сжал пальцы, мысленно воскрешая перед собой образ Жаклин д’Артаньян, запутавшейся в сетке на берегу моря и изо всех сил старающейся отбиться от него. Он направил все свои силы в левую руку,
… и бросил собранную в горсть золу в лицо Корнелии — точь-в-точь как Жаклин бросила в него песок тогда, на берегу. Ведьма, вскрикнув, отшатнулась, невидимая рука отпустила горло Леона, и он, судорожно хватая ртом воздух, рванулся к шпаге, заодно сбив с ног Корнелию. Она упала на пол, но тут же вскочила и отступила, одной рукой протирая глаза, а другой слепо шаря перед собой. Леон, крепко сжимая шпагу, бросился на неё, но колдунья отскочила, и он влетел в стену, больно ударившись плечом. Едва он успел развернуться, как с улицы донёсся громкий стук в дверь, а затем решительный голос Эжени:
— Леон, открой, это я!
Он попытался что-то сказать, закричать, предупредить, позвать на помощь, но из горла вырвался только неясный сип. Корнелия, наконец протерев глаза, обратила миг его замешательства в свою пользу — она шагнула в сторону и исчезла, растворившись в вихре разноцветных искр. К тому времени, как Эжени, отворив дверь магией, ворвалась внутрь, Леон сидел на полу, растирая саднящее горло одной рукой и не выпуская шпагу из другой, а колдуньи, едва не задушившей его, и след простыл.
***
Вечером в доме Леона собрались все дети мушкетёров и наперебой расспрашивали о случившемся. Сын Портоса, которому Эжени с помощью колдовства и тёплого травяного чая вернула способность говорить, рассказал о первой встрече с Корнелией де Пуиссон, едва не ставшей для него последней, но рассказал коротко и неохотно, и по всему было видно: он стыдится того, что его чуть не убила женщина. У Жаклин известие, что Леон отбился от колдуньи тем же самым способом, каким она сама отбилась от него годом ранее, вызвало нервный смех. Анри и Рауль призывали обратиться к королеве, капитан вяло возражал, что это бесполезно, что в волшебство всё равно никто не поверит, а у Корнелии найдутся влиятельные покровители при дворе. Анжелика молилась, с жалостью глядела на брата и клялась растерзать ведьму собственными руками. Что касается Эжени, то она сидела молча, неподвижно уставившись на серые следы золы возле камина, и пыталась уложить в голове события минувшего дня, понимая, что совершенно не знает, что делать.
Нет, неправда — она знала, что делать. И это знание погружало её в бесконечное отчаяние, заставляя рот вновь наполниться горькой слюной, а внутренности заледенеть от всепоглощающего ужаса.
Первым порывом Эжени после того, как она узнала о своей беременности, было заглянуть к аптекарю, купить пижмы, сварить из неё чай и немедленно избавиться от последствий своей неосторожности, но уже закутавшись в накидку и собираясь покинуть гостиницу, она присела на кровать и задумалась. Не зная точно, как Леон относится к детям, она почему-то была уверена, что известие о её беременности его обрадует, что он будет на седьмом небе от счастья от возможности вырастить и воспитать собственное дитя, дать ему всё, чего был лишён он сам. Так разве она имеет право избавляться от ребёнка, даже не посоветовавшись с Леоном, не узнав, чего хотел бы он?
«Он может хотеть чего угодно, но рожать-то мне», — подумала Эжени, и эта мысль наполнила её липким ужасом. Ей вмиг вспомнились все страшные истории о скончавшихся роженицах и детях, родившихся мёртвыми, больными, недоношенными, вспомнились карлик Эцци, сросшиеся сёстры Франсуаза и Франческа, покрытый шерстью «человек-волк». А если и её дитя родится уродцем? А если она умрёт при родах, и ребёнок вместе с ней? Имеет ли она право приносить Леону вместо величайшего счастья величайшее горе? Он и так лишился слишком
И теперь ещё и Корнелия! Эжени от всей души надеялась, что проницательная ведьма не знает о её беременности, иначе жизнь ребёнка оборвётся в её чреве, ещё не начавшись. Рожать в то время, когда тебя преследует сумасшедшая колдунья, свихнувшаяся на твоих отце и матери, было бы глупо и безответственно, и Эжени всё же решилась идти за пижмой и другими травами. «В конце концов, если мы переживём эту историю с Корнелией, у нас Леоном могут быть и другие дети», — попыталась она пробудить голос разума. «И ему ни в коем случае нельзя знать о моей беременности. Он сразу же захочет жениться на мне, и тогда Корнелия узнает, что у меня есть возлюбленный, найдёт моё слабое место. Она же видела нас на балу, она наверняка о чём-то догадалась…». Пришедшая в голову мысль была такой страшной, что Эжени развернулась и бегом кинулась в сторону дома Леона, забыв о пижме.
А что, если Корнелия уже знает про Леона? А если он и есть то, что Эжени любит больше всего на свете? И именно его Корнелия и хочет забрать?
Эжени не помнила, как добралась до дома бывшего капитана. С трудом переводя дыхание, она прислушалась, но внутри было тихо. И всё же чутьё заставило её постучать, потом позвать Леона и в конце концов отворить дверь волшебством. Когда она оказалась внутри, в висках стучало, а магия плясала на кончиках пальцев, и чувство вины подстёгивало Эжени: надо было после разговора с Корнелией сразу бежать к нему, предупредить, а не сидеть в номере и не раздумывать над будущим нерождённого ребёнка! Она задержалась — и из-за этого чуть не потеряла возлюбленного. Корнелия хоть и не обладала способностями допплера или Туссака и не могла «забрать» Леона, приняв обличье Эжени или подчинив его своей воле, зато она умела мгновенно перемещаться в пространстве, что делало её почти неуловимой — по крайней мере, до тех пор, пока она не выдохнется.
Теперь, сидя в кресле и глядя на следы золы, Эжени видела своё будущее — такое же серое, как зола, такое же серое, как и её прошлое, но вместе с тем туманное, неясное и пугающее. Корнелия де Пуиссон нацелилась только на дочь Венсана, она сама в этом призналась, и дети мушкетёров её не интересуют. Но они, насколько Эжени успела их узнать, не бросят в беде свою спасительницу и брата своей подруги. Значит, из-за неё жизнью будут рисковать и беременная Жаклин, и мечтающий о счастливом отцовстве Анри, и Рауль с Анжеликой, только-только сделавшие шаг навстречу своей любви. Нет, этого никак нельзя допустить!
Эжени знала, что должна сделать — план возник в её голове быстро, ясный и чёткий. Ребёнка оставлять нельзя — слишком жестоко подвергать нерождённое дитя такой опасности. Леону о нём говорить тоже нельзя, и вообще отношения с капитаном следует прервать. Выпить чай из пижмы, избавившись от плода, расстаться с сыном Портоса и уехать из Бретани, лучше всего в другую страну. Денег у Эжени не так много, но на первое время должно хватить. Если Корнелия и вправду преследует только её, то она оставит Леона и остальных детей мушкетёров в покое и отправится в погоню за дочерью своего бывшего возлюбленного. И где-нибудь в туманной Англии или солнечной Италии, далеко за пределами Франции, состоится решающая битва двух колдуний. Если Эжени победит в ней, то сможет вернуться к Леону и начать с ним новую жизнь — если, конечно, он за прошедшее время не увлечётся другой девушкой, более красивой и опытной, такой, которая не втянет его в охоту за призраками и вампирами. Если же она проиграет… Что ж, по крайней мере, она умрёт в сражении, достойно, — хотя вряд ли смерть от удушения можно назвать достойной. Если повезёт, сможет с того света ещё раз взглянуть на дорогих её сердцу людей, может даже явиться к ним во снах. Корнелия, удовлетворив свою жажду мести, не станет охотиться за детьми мушкетёров — для этого она слишком умна и осторожна. И Леон дю Валлон в любом случае будет в безопасности.