Стрельба по бегущему оленю
Шрифт:
— О Господи! — почти простонал Боголюбов и ткнул себя в переносицу кулаком. — Ксанка! Мартынова!
Павел взглянул на Савостьянова. Тот внимательно и изумленно глядел на Андрея.
— Вы не представляете, ребята! — воскликнул Андрей, поднимая к ним лицо. — Как эта девочка была талантлива! — глаза его блестели. — Сволочи! — убежденно сказал он, обращаясь неведомо к кому. — Падаль человеческая. — Он даже изменился в лице, ощерился. — Такую девчонку!
Увидел лежащие перед ним карты,
— Ой, не могу я что-то… После того, что ты сказал… Ксанка! Я же ее с шестого класса тянул. Девочкой совсем пришла. Стишата принесла: «Весна-красна, грачи-кричи». И что мне в ней показалось? Оставил. Зато потом!
«Мне говорят: „Ты — яблоко раздора“. Мне говорят: „Ты — яблоко…“ Послушай! Ну как же так, не мог ты догадаться: „Я — яблоко!“ А ты был сам не свой…»А какое лицо! Да ты, Саша, знаешь ее тоже! Помнишь, я приводил тебя в объединение, знакомил даже с ней!
— Что-то смутно… — невнятно ответил Савостьянов.
— Ты еще спросил, кто это и сказал: «Княжеский профиль». Я запомнил.
— Д-да, вроде припоминаю… — силился вспомнить Савостьянов и вдруг мельком коснулся глазами Павла.
«Ах, черт! — подумал Павел, — чего я уставился!» Он отметил отблеск растерянности, вроде бы испуга даже в этом мгновенном взгляде доктора.
— Вспомнил. С этаким пышнющим хвостом. Синеглазенькая брюнетка. Вспомнил. Красивая была девочка, — сообщил он Павлу и снова посмотрел, теперь-то уж прежним взглядом, открытым, в меру огорченным, в меру равнодушным.
«Так, — сказал про себя Павел. — Вот, значит, как?»
В передней щелкнул замок. Пришла жена Андрея — Таня, женщина из тех, о ком говорят: «Приятная женщина. Очень приятная».
У Павла с ней были добрые отношения. Как и у многих друзей Андрея, впрочем. Ко всем она относилась ровно-благожелательно, тепло и улыбчиво. Была домовита, покойна, женственна. Павел иной раз смотрел на нее, испытывая зависть к мудрости Андрея, Сумевшего выбрать себе такую жену. У него-то все было не так.
— Накурили! — раздался еще из-за дверей ее добродушно насмешливый голос. У нее всегда было хорошее настроение. — Даже в прихожей слышно…
Открыла дверь, вошла, немного щурясь.
— О-о! Кто у нас сегодня, — произнесла она, увидев Савостьянова, и Павлу показалось, будто что-то беззащитно и нежно вздрогнуло в ее лице.
— Он, конечно, вас не кормил и даже кофе не догадался сварить, — сказала она. — Сейчас я что-нибудь быстро организую.
— Да, пожалуй, не надо… — начал Павел.
Савостьянов промолчал, но, глядя на Таню, можно
Она доставала рюмки, тарелки, расставляла на столе, старательно не поднимая глаз, а Савостьянов, видимо, продолжал смотреть на нее — и жаркий румянец вдруг ударил сквозь смуглость ее кожи.
— Тань, ты знаешь, какую ужасную новость нам Паша рассказал? Ксану убили. Ну Ксану же! Мартынову! У меня в политехе была.
Она, выпрямившись, смотрела на мужа, но смысл слов с трудом доходил до нее, это было заметно. Не тем она была сейчас взволнована.
«Да, Андрей Тимофеевич, — подумал Павел, — подслеповат ты несколько. У них, я думаю, роман созревает, и не сегодня начавшийся».
— Ксана? — вспомнила наконец она. — Эта девочка? Какой ужас. Это правда, Павлуша?
Павел пожал плечами.
— Какой ужас! — повторила она, уходя на кухню.
— А не вредно ли? — спросил Павел, кивая на свою рюмку. — Для моего катара?
— В меру. Все болезни начинаются от нарушения меры, — с готовностью, словно ожидая вопроса, ответил Савостьянов. — Кроме того, без серьезных анализов ничего нельзя сказать определенно. То, что я сказал — сугубо личное и сугубо предварительное суждение. Конечно, какая-то дисфункция, несомненно, есть, но это даже может и не быть катаром. Так что не волнуйтесь прежде времени!
— Я, между прочим, в отца — мнительный. Вот вы мне сказали, что, может быть, даже ничего и нет — и я совсем не чувствую ничего.
— Вот это зря. И разве на вашей работе можно быть мнительным? Возомните кого-то преступником, попробуй, докажи он потом, что, как говорится, не верблюд.
— Это всегда доказывается.
— Иногда — с запозданием. Лет, скажем, на двадцать.
— Сейчас другие времена.
— Да, времена другие. Люди те же.
— Нет. И люди другие. Честный человек нынче, даже вовлеченный в следствие, может быть спокоен. И — не волноваться.
Случайно вырвалась эта интонация: «И — не волноваться. (Как вы, например, сейчас.)»
Тот даже несколько отпрянул. Помедлил, глядя на рюмку в руке:
— Ну что ж! Давайте выпьем за принципиально новые времена!
Выпили. Павел заметил вдруг, что Савостьянов, не скрываясь, следит за тем, как он пьет.
— А сейчас? — спросил доктор. — Когда выпили, никаких посторонних ощущений не чувствуете?
Павел прислушался.
— Вроде бы вот здесь… немного…
— Ну, ничего, ничего… Завтра время будет — заходите ко мне. Железнодорожная больница, двадцатый кабинет, второй этаж. Лучше где-нибудь после обеда, около трех.