Стрелки Аустерлица
Шрифт:
Затем я повернулся к австрийцу, приказав и ему:
— А вы, майор, займитесь укреплением обороны. Расставьте ваших застрельщиков со штуцерами таким образом, чтобы они простреливали подходы к нашему лагерю. Если наш кавалерийский наскок потерпит неудачу, то, уверяю вас, французы очень скоро предпримут контратаку. И тогда придется встречать их, отбиваясь всеми силами нашей пехоты. Потому позиции должны быть тщательно подготовлены заранее.
Когда австриец ушел следом за поручиком выполнять мои распоряжения, я, оставшись в штабе один, про себя подумал: «Делай, что должно, и будь, что будет». Вполне осознавая при этом, что пошел на поводу у лихого человека и ввязываюсь в очень рискованную авантюру. Таких людей, любящих рисковать, как Федор
С другой стороны, выбора особенно и не имелось. Глухая оборона против превосходящих сил противника, да еще и егерей со штуцерами, могла закончиться для нас очень печально. Точным огнем своих примитивных винтовок издали они «перещелкают» наших стрелков, вооруженных гладкоствольными ружьями, с безопасного расстояния. И нам придется укрыться в подземелье.
Конечно, кое-какие припасы, вывезенные из Гельфа, имелись в обозе, но, их хватит лишь на несколько дней осады. Если растянуть, то, возможно, недели на полторы. Потом кончится вся нормальная еда и придется питаться одной кониной. Но, главное, у нас не было необходимых запасов пуль и пороха, чтобы сопротивляться достаточно долго в надежде на то, что досидим внутри каменоломни до подписания Пресбургского мирного договора между австрийцами и французами, после чего войска Наполеона, по идее, должны прекратить военные действия и убраться к себе во Францию. При этом, я чувствовал на себе ответственность не только за жизни солдат, но и за жизни беженцев, которые доверились мне. И это бремя дополнительно тяготило меня.
Еще я волновался за судьбу Иржины. Все-таки молодая вдова добровольно доверилась мне. А подобное доверие женщины дорого стоит. Более того, помимо страсти, вспыхнувшей между нами, она утверждала, что любит меня. Я же пока не замечал за собой, что теряю голову от любви, но, черт возьми, какое-то чувство по отношению к баронессе все-таки зародилось в моем сердце. И оно уже переросло обычный животный инстинкт здорового самца, которого тянет на самку. Я уже ощущал Иржину не просто, как приятное развлечение, ни с того, ни с сего свалившееся на меня по воле случая, но как близкого человека, за которого переживаю по-настоящему.
Девушка, разумеется, мне была приятна внешне и наощупь, мне нравились ее запах, фигура и цвет волос, но я ничего почти не знал о ней, как о человеке. Впрочем, я судил людей по делам их. И было достаточно того, что она мне, тяжело раненному, помогла выбраться из дома мельника, где французы оставили меня умирать. Тем самым, именно Иржина, можно сказать, вернула меня к активной жизни, сделавшись моим первым проводником в реальность 1805 года, в которой я неожиданно очутился.
Уже один этот поступок говорил о доброте Иржины, пусть даже в основе его и лежало ее желание от скуки поближе познакомиться с русским князем. Еще я обратил внимание и на то, что она держит себя с родственницами и со слугами таким образом, словно остро чувствует свою ответственность за них, подобно тому, как я чувствую ответственность за своих бойцов и за ближних. И то, что чувство ответственности присуще Иржине, приближало для меня понимание ее внутреннего мира, ставя между нами, существами из разных эпох, некий условный знак равенства в плане моральных обязательств перед окружающими.
Возможно, она рассказала бы мне много всего интересного про эту реальность, где я стал попаданцем, но мы в нашем путешествии почти не общались. Недавно нашему близкому общению помешал австрийский майор со своими солдатами. И с той минуты, попрощавшись с Иржиной, я ее больше не видел. Я понимал, что уделяю ей слишком мало внимания, что девушка скучает и чувствует себя неловко в походной обстановке среди солдат.
И, чем более рискованным становилось положение нашего отряда, тем больше я чувствовал себя в ответе за Иржину. Ведь я всегда считал себя в ответе за тех, кого приручил.
Глава 18
Развалины монастыря оказались в худшем состоянии, чем рассчитывал французский полковник. Сразу занять для постоя внутренние помещения пока нечего было и думать, поскольку деревянные полы в них давно сгнили, а крыши — провалились. И даже лестниц, ведущих на стены и на дозорные площадки башен, не сохранилось. Потому, прибыв на место, командир полка конных егерей распорядился поставить палатки во внутреннем дворе монастыря, где три уцелевшие стены хотя бы защищали от зимнего ветра.
Для обогрева солдат и лошадей разожгли костры вдоль внутренней стороны стен, а в штабной палатке, расположившейся посередине, возле развалин монастырской часовни, имелась походная печка. Денщики топили ее исправно, не забывая вовремя подбрасывать дрова. И потому внутри палатки тепло сохранялось, несмотря на то, что снаружи в монастырских развалинах свистел северный ветер. На походном раскладном столе была разложена карта, на которую падал круг света от масляной лампы. Полковник Анри Верьен внимательно разглядывал ее, сидя на раскладном стуле и думая о том, что второй и третий эскадроны полка, посланные патрулировать в южном направлении, задерживаются по неизвестной причине.
Гусары, снующие на быстрых конях по окрестностям, которых полковник использовал в качестве разведчиков, докладывали, что там, южнее, австрийцы, вроде бы, собирают ландштурм, ополчение из тех резервистов, которых еще по каким-то причинам до сих пор не забрали в армию Австрии. Полковник понимал, что после разгромов под Ульмом и под Аустерлицем, а также после сдачи своей столицы, австрийцы вынужденно выгребают по всей своей империи последние резервы, из которых можно сформировать новые полки. И Верьену совсем не хотелось думать о том, что задержка двух его эскадронов в пути может быть вызвана столкновением с австрийским ландштурмом. Но, вестей от этих эскадронов, которые составляли половину полка конных егерей, все еще не поступало.
Ни один гонец до сих пор не принес известий с южного и юго-восточного направлений. И полковник начинал нервничать. Ведь он собирался соединиться со всеми четырьмя своими эскадронами в этом полуразрушенном монастыре еще до заката. Первый и четвертый уже были здесь. Но, второй и третий не подоспели к назначенному времени, хотя курьеры с приказами были отправлены из штаба заранее. И это портило полковнику все планы.
Теперь, когда вражеские отряды австрийцев и русских соединились возле заброшенной горной выработки, а два французских эскадрона, наоборот, вовремя не пришли на место сбора, численное преимущество французов уменьшилось. И это раздражало полковника тем, что не гарантировало ему легкой победы. Ведь победа с минимумом потерь может быть обеспечена над обороняющимся противником только тогда, когда численное преимущество составит три раза. Так считал Анри Верьен, будучи убежденным сторонником теории о том, что атакующие всегда несут больше потерь.
Даже если конница атакует пехоту, то это, само по себе, не гарантирует победу. Ведь грамотно составленное из дисциплинированных и хорошо обученных солдат пехотное каре вполне способно успешно противостоять кавалерии, нанося ей большой урон не только пулями, но и ружейными штыками. Тем более, когда местность совсем не располагает для конных атак. И здесь имелся именно такой случай. Полковник знал, что его полку противостояли остатки Семеновского полка русской гвардии. А этот полк считался одним из лучших во всей русской армии. И даже его полурота с примкнувшими австрийцами могла устроить весьма серьезное кровопускание французам, чего полковнику допускать совсем не хотелось.