Стрелки Аустерлица
Шрифт:
Вот только, по жизни Влад, конечно же, был разгильдяем, склонным к выпивке. Тем не менее, меня он побаивался, стараясь делать свое медицинское дело наилучшим образом, так, как это внушал ему я. Под моим влиянием он приучился стерилизовать инструменты, тщательно мыть руки и внимательно следить за соблюдением гигиены. В моменты, когда он наклонялся над раненым, его лицо всегда становилось серьезным. Он понимал, что очень важно поставить правильный диагноз, и что каждая операция — это не просто механическое действие хирурга-оператора, но и акт сострадания, помощи ближнему. И цель любой операции в том, чтобы пациент скорее выздоровел, вернувшись
Я замечал, что парень по-настоящему чувствовал ответственность всякий раз, вполне сознавая, что в его руках находилась человеческая жизнь, которую он стремился сохранить. Для меня же Влад стал не просто отрядным фельдшером, я считал его своим учеником, собираясь сделать из него перспективного специалиста, которому с моей помощью предстоит совершить настоящую революцию в здешней медицине. Влад был важен мне, как один из проводников моего прогрессорства в реальность 1805 года. Как первый из специалистов, способных начать менять в сторону прогресса мир начала девятнадцатого века своими новыми знаниями, приобретенными от меня. И потому я не мог сильно гневаться на парня, ограничившись на этот раз лишь словесным поруганием.
Что же касалось остальных участников «празднования», превратившегося в безобразную ночную попойку, то с ними я собирался поговорить самым серьезным образом, тем более, что вскоре в лагере меня нашла Иржина и, оторвав от очередной операции, излила мне поток жалоб на распоясавшихся мужчин. В основном, она жаловалась как раз не столько на Влада, сколько на барона Вильгельма фон Бройнера и на виконта Леопольда Моравского. Эти двое старых ловеласов, напившись, приставали к женщинам, забыв о всяких приличиях. Барон фон Бройнер полез целоваться к Эльшбете, а виконт Леопольд порывался задрать юбку самой баронессе.
— Это возмутительно! И я надеюсь, что вы, князь Андрей, найдете на них управу! — говорила мне рассерженная баронесса.
Услышав гневный поток слов от Иржины, я почувствовал, как мое сердце сжалось от досады, что меня не было там во время этого их нелепого «празднования», и я не смог постоять за честь дам, чтобы вовремя осадить пьяных смутьянов. Это глупое мероприятие, придуманное бароном и виконтом непонятно зачем, видимо просто ради повода напиться, было невыносимо далеко от идеалов добродетели и благородства, от того кодекса чести, который, вроде бы, соблюдали здешние дворяне.
— Я понимаю вашу озабоченность, баронесса, и собираюсь внимательнейшим образом разобраться с этим недоразумением. Если все так, как вы утверждаете, то барон и виконт рискуют потерять свою честь в моих глазах. Но, я допускаю все-таки мысль, что они творили все эти безобразия не со зла, а лишь по той причине, что слишком подвержены пьянству, — произнес я, стараясь говорить спокойным тоном, чтобы женщина успокоилась.
Мы находились на виду у солдат, которые, конечно же, глазели с любопытством в нашу сторону. И потому нам приходилось соблюдать все внешние приличия. Хотя мне больше всего в этот момент хотелось просто прижать Иржину к своей груди, чтобы успокоить ее страстными поцелуями. Но, в этих монастырских руинах, наполненных нашими солдатами и пленными, уединиться не представлялось возможным. Единственное, что мы смогли себе позволить, так это отойти на некоторое расстояние от палаток с ранеными, стараясь говорить тихо, чтобы наш разговор не услышали. Впрочем, он тонул в звуках жизни военного лагеря, немного напоминающих базарный гвалт, когда одновременно между собой
Баронесса с недоверием взглянула на меня и продолжила:
— Нет, князь, вы не понимаете! Это не просто пьяные выходки, это — настоящее унижение! Эти мужчины окончательно забыли о том, что такое уважение к женщинам! И я не могу оставаться спокойной, когда такое безобразие происходит на глазах у всех! Потому я ругалась всеми словами и ударила столовым ножом этого толстого недотепу виконта прямо в его жирное брюхо…
— Неужели вы смогли ударить ножом Леопольда Моравского? — спросил я, даже не поверив своим ушам, что хрупкая женщина решилась на подобное.
— Еще как ударила! Чуть кишки ему не выпустила, когда вздумал залезть мне под юбку! Этот пьяный усатый боров хотел меня изнасиловать! — проговорила она, вытирая слезы платком. Сдержать их она не могла.
А я вздохнул, понимая, что придется лечить еще и этого толстяка от ножевого ранения. Разумеется, я понимал, что женщина оборонялась, защищая собственную честь. Гнев Иржины и ее последовавшая реакция на распущенное поведением мужчин были вызваны не только чувством собственного достоинства, но и настоящим страхом перед лицом этой пьяной безнравственности.
— Немедленно поговорю с ними. То, что произошло, — это не просто пьяные забавы, а настоящее преступление! — сказал я решительно.
А Иржина, не отрывая от меня взгляда своих прекрасных глаз, наполненных слезами, произнесла:
— Я надеюсь, что вы сможете наказать их, князь. Я не хочу, чтобы это сошло им с рук.
Я внимательно слушал Иржину. И ее приятный голос, наполненный гневом, отзывался в моем сердце душевной болью. Я понимал, что за жалобами молодой вдовы скрывается не только обида, но и глубокая рана, оставленная на ее душе произошедшим. В ту минуту, когда она описывала, как отважно защищала свою честь с ножом в руках, я увидел в ней не просто баронессу, а храбрую женщину, проявившую в минуту отчаяния настоящую смелость и решительность.
Она вздохнула, и я заметил, как ее плечи слегка дрогнули под шубкой, когда она произнесла:
— Да, я поранила виконта столовым ножом, но, уверяю вас, что эти мужчины, словно дикие звери, не осознавали последствий своих поступков. И их нужно было поставить на место. А боль и вид крови отрезвили виконта. Он отстал от меня и убрался. А вот барон оставил в покое бедную мою младшую сестру Эльшбету лишь тогда, когда снаружи раздались выстрелы, и французы прорвались к руднику. Бедняжка до сих пор не может прийти в себя. От страха она стала заикаться! Потому я требую мщения!
— Я сделаю все, что в моих силах! Я не могу допустить, чтобы такая жестокость осталась безнаказанной! Немедленно вызову их на дуэль! Надо научить негодяев уважать женщин! — воскликнул я, воспылав уже праведным гневом.
Но, баронесса, кажется, испугалась за меня не на шутку. Наплевав на то, что мы находимся на виду у всего лагеря, Иржина порывисто схватила меня за руку, а ее голос дрогнул:
— Я знаю, что вы человек чести, князь. Но разве дуэль решит проблему, если, допустим, они убьют вас? В чем тогда будет справедливость? Пожалуйста, позаботьтесь о себе. Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня. Не надо дуэлей. Лучше прикажите арестовать их. Это же в вашей власти. И это будет справедливым, не так ли?