Студент
Шрифт:
– Все не так, - сказал я.
– Вы ничего не поняли. Во-первых, Ленинград - это не бесполезный клочок земли. Это для нас святыня и символ для всей страны. Во-вторых, в Ленинграде находились оборонные предприятия, выпускающие танки и другую военную технику, и он оставался важной частью всей системы обороны. Но главное в том, что, если бы наши войска сдали город, судьба жителей стала бы еще страшнее.
– Жителей можно было бы эвакуировать, - упрямо возразил Гельмут.
– Но раз не эвакуировали, гуманно было бы Ленинград сдать.
– Может быть, нам нужно было и Москву сдать?
– ехидно спросил я.
– Если бы не морозы, немецкие войска Москву сами бы взяли... И тогда большевикам пришел бы конец.
Гельмута, видно, задевало поражение Германии, это сидело в его подсознании, и он искал хоть какое-то оправдание своим воинственным соотечественникам.
–
Спорить с фанатами идеи всегда бессмысленно, потому что доказать им ты ничего не сможешь, а обращать в свою веру муторно и накладно. Но этот случай был особый. Не мог же я согласиться с абсурдным мнением профашистского немца, которое я считал заблуждением, и должен был высказать общую для русского и неоспоримую для истории точку зрения.
– Жителей можно было бы эвакуировать, - гнул свое Гельмут.
– Что могли, то сделали, - объяснил я, хотя всех обстоятельств, в которых оказались ленинградцы не знал.
– Большая часть сами не захотели эвакуироваться.
Курт во время нашего спора все пытался остановить Гельмута и перевести разговор на другую тему, и видно было, что ему неприятен спор, затеянный его товарищем, и он чувствовал себя неловко. А Пауль пил пиво и, похоже, ему доставляли удовольствие выпады Гельмута против русских, потому что он с удовольствием как попугай повторял неизменное: "Gut, gut".
Этот неприятный и в какой-то степени провокационный разговор как-то сам собой прекратился, немцы стали заказывать еще пиво, а я сослался на дела, достал деньги, чтобы расплатиться за сосиски и бутерброды, но немцы, включая Гельмута, изобразили обиду, стали мне делать комплименты по поводу знания языков, а Гельмут даже, как бы в извинение, сказал:
– Es ist gut, wenn eine Junge ein Patriot seines Landes ist .
Я поблагодарил, попрощался и ушел. Курт попросил передать привет Вале Косовой, сказать, как он хотел её увидеть и как сожалеет, что не застал, оставил свой адрес в Мюнхене и проводил меня до выхода.
Глава 10
Саша Виноградов и Боря Ваткин. Странная дружба. Мариинский оперный театр. Прослушивание. Меня и Сашу берут в массовку. Артисты миманса. Внутреннее убранство театра. Суеверия оперных и балетных. Закулисная жизнь.
Хор Мариинского театра, или Маринки, как любовно называют театр старые петербуржцы, а официально его именуют Театр оперы и балета имени С.М. Кирова, объявил конкурсное прослушивание, и Саша Виноградов попросил меня и своего друга Борю Ваткина сходить с ним на это прослушивание.
Не могу сказать, что Саша тоже был мне другом, но я испытывал к нему искреннюю симпатию, и видел, что также ему интересен, и он расположен ко мне. С Борей же Ваткиным у них сложилась настоящая, хотя и странная дружба. Два совершенно разных человека, разных по характеру, по амбициям, по таланту, по жизненным принципам и даже по социальному положению, не говоря уже о том, что они и внешне являли полную противоположность друг другу. Саша Виноградов - молодой человек выше среднего роста и, как я уже говорил, с кошачьей гибкостью и силой, которая угадывалась в любом его движении. Боря же - человек роста небольшого, рыхлого сложения, с характером нерешительным и робким. Саша учился на французском отделении, но имея ярко выраженный талант, мечтал стать оперным певцом. Боря учился на немецком отделении, талантами не блистал, если не считать талантом редкую доброту и детское восторженное восприятие жизни. Саша - брюнет с черными глазами, Борю украшала каштановая кучерявая шевелюра, синие глаза и веснушки. Саша - единственный сын своих родителей - жил в городе Тихвине Ленинградской области, где мать работала учительницей в школе, отец инженером какого-то предприятия, а Боря, седьмой ребенок в большой еврейской семье, жил в эстонском городе Тарту с матерью
Но, я думаю, меркантильность не имела никакого отношения к дружбе этих разных людей. Просто Боря потянулся к более сильному, уверенному в себе и самодостаточному Саше Виноградову, который мог не только защитить, но и повести за собой доброго, но безответного, готового раствориться в нем, Борю Ваткина.
И я стал свидетелем случая, когда Саша решительно вступился за своего друга в одном из так часто случающихся конфликтов в общежитиях людей. Слабый и неконфликтный Боря, не обладая физической силой, обладал, как почти все добрые люди, порядочностью и гипертрофированным чувством справедливости, а в институте учились ребята из Магадана и один из них, Николай, крупный и крепкий парень с первого курса, зная, что Саша, Боря, и я в том числе, дружны с девочками в женской части общежития, стал злословить на этот счет. До тех пор, пока это носило характер безобидный, мы молчали и снисходительно улыбались, но, когда Николай, перегнув палку, грязно отозвался об одной из девушек этой комнаты, а именно о Вале Косовой, которую недавно разыскивал немец Курт, Боря, не задумываясь, опрометчиво смазал ладошкой Николая по лицу. Удар был слабый, но обидный. Такого Николай стерпеть не мог. "Ах ты, гад!" - мгновенно вскипел Николай и бросился на Борю. Боря, в ужасе от того, что сделал, как-то по-поросячьи взвизгнул, закрыл лицо руками и приготовился к тому, что сейчас его начнут бить. Но наперерез бросился Саша Виноградов. Его лицо выражало такую уверенную силу, что Николай, выглядевший значительно мощней Саши, стушевался и отступил...
Мы доехали на автобусе до театральной площади, где размещался Мариинский театр, который считался одним из самых старых и одним из самых красивых российских театров. Здание театра с момента основания в 1783 году неоднократно перестраивалось. Но второй датой рождения оперного театра Петербурга считается 1860 год, потому что именно в этом году, второго октября, состоялось его открытие оперой Михаила Глинки "Жизнь за царя", и тогда же он получил название Мариинского в честь жены Александра II Марии Федоровны. В 1920 году Мариинский театр стали именовать Государственным академическим театром оперы и балета, а в 1935 году ему присвоили имя С.М. Кирова.
Я остановился перед театром, чтобы полюбоваться красотой салатно-белого здания в стиле классицизма, которое гармонично смотрелось в окружении соборов, строгих, и в то же время величественных построек, но меня стали торопить мои приятели, и я поспешил за ними в помещение театра, через подъезд номер 12, как указывалось в объявлении, где также говорилось, что к прослушиванию допускаются лица до тридцати лет, имеющие профессиональную подготовку. Но если говорить о профессиональной подготовке, то подготовку Саши вряд ли можно было назвать профессиональной, потому что это, наверно, подразумевало окончание какого-то музыкального заведения, может быть, даже консерватории, а Саша занимался частным образом у оперного певца, тенора Ивана Алексеевича Нечаева, который, послушав его, стал учить бесплатно. Нечаев преподавал сольное пение в Ленинградской консерватории, а в свое время пел как раз в Мариинском театре, где блестяще исполнял партии Юродивого в опере "Борис Годунов", Герцога в "Риголетто", Альмавива в "Севильском цирюльнике" и много других.
Саша не питал иллюзий на свой счет и не надеялся на то, что его возьмут в хор. В хоре пели профессионалы, и это была их работа, а мы оставались студентами. Саша просто лишний раз хотел показаться грандам оперного искусства, из которых, несомненно состояла конкурсная комиссия, и узнать их мнение насчет своих вокальных перспектив, хотя здесь присутствовала некая фальшь, потому что Саша прекрасно знал оценку своему вокальному дарованию, иначе с ним не занимался бы такой мэтр, как Нечаев. Но истинная цель его пока оставалась скромнее - устроиться в массовку. Это не только давало подработку, но и грело душу, так как он таким образом допускался в святая святых этого храма искусства - за кулисы, где мог не только слушать, но и встречаться лицом к лицу с прославленными оперными артистами.