Студент

Анишкин Валерий Георгиевич

На это Жора только усмехнулся и покачал головой.

Жора спал на кровати у самой двери, самом неудобном месте в комнате, но Жору, человека степенного и невозмутимого, это, казалось, совершенно не трогало. Он вообще отличался рассудительностью и спокойным нравом. Давно известно, что таким характером обладают люди сильные, а Жора выглядел именно таким, большим и сильным, и иногда казалось, что он смотрит на нас с неким снисхождением, как на мелюзгу, которая путается под ногами. Учитель по призванию, Жора после армии успел поработать на целине и совершенно осознанно выбрал для поступления педагогический институт, чтобы связать свою дальнейшую жизнь с детьми и школой. Поступил он на факультет иностранных языков на немецкое

отделение и как все в нашей комнате, кроме Лени Котова, который не иначе как по недоразумению попал в нашу комнату, учился на втором курсе.

Еще в нашей комнате, в углу, голова к голове устроились два поволжских немца, которые и учились на немецком отделении. Их звали Яков и Генрих, по отчеству Андреевич и Петрович. Они говорили на немецком, но это был не hoch deutsch, а язык, на котором их потомки говорили во времена Екатерины II, ведь немцы Поволжья, как и другие российские немцы, были оторваны от своей исторической родины, а поэтому их язык, практически, не менялся с XVIII века. На Волге в основном селились жители южных германских земель. И их диалект считался самым распространенном и общепринятым в общении. Это звучало приблизительно так: "Ich will dich `n Vorschlag mache, Nachber: heit kommste un helfst mich, un iwermorje komm ich zu dich un helf dich", что означало: "Сосед, у меня к тебе предложение: сегодня ты придёшь ко мне и поможешь мне, а послезавтра я приду и помогу тебе". А на современном классическом немецком выглядит так: Ich will dich ein Vorschlag machen, Nachbar: heute kommst du und hilfst mir und "ubermorgen komm ich zu dir und helfe dir.

Это как у евреев "Sag mir noch amol" и у немцев "Sag mir noch einmal "

Немцы учились говорить на hoch deutsch, при этом очень старались и целыми днями, когда были дома, строили рожи и мычали, исправляя артикуляцию, которую унаследовали от своих родителей, причем Яков учился на повышенную стипендию, а Генрих до отличника только чуть не дотягивал. Генрих имел рост выше среднего, Яков же ростом не вышел и имел фигуру неказистую, но оба отличались педантичностью во всех делах, будь то взаимоотношения с товарищами или учеба. Они, например, не могли пойти на занятия, не выучив домашнего задания, более того, это считалось для них не только неприемлемым, но и в какой-то степени невозможным, табу. Они сами никогда не брали денег в долг, но не отказывали, если кто-нибудь просил у них. Но, не приведи бог, если ты обещал взять десятку на пару дней и не отдал в срок. Они ничего тебе не скажут, но будут бросать на тебя многозначительные взгляды, укорительно покачивать головой и вздыхать, так что скоро ты сам почувствуешь себя как карась на сковородке и лучше перезаймешь где-то еще, чтобы успокоить их душу и прекратить этот тихий садизм.

В 1941 году поволжских немцев депортировали куда-то в Среднюю Азию, опасаясь сотрудничества с наступавшим вермахтом, и они находились вплоть до 1956 года в спецпоселениях. Некоторые семьи вернулись в Поволжье, в основном в Энгельск Саратовской области, и среди них оказались семьи Якова и Генриха, но многие остались в Казахстане, а кто-то вернулся на историческую родину.

Когда мы с матерью находились в эвакуации как раз в той же Саратовской области и жили в одном из поселков Красноармейского района, к нам однажды забрела пожилая немка. Она говорила, что этот дом, куда нас и еще одну женщину, мать моряка, капитана первого ранга, которую моя мать называла тетей Маней, поселили как эвакуированных, занимала их семья до депортации . Немка ходила по дому, гладила рукой дерево комода, прислонялась головой к дверному косяку и плакала. Она ушла, а моя мать, по ее признанию, до самого конца эвакуации чувствовала себя виноватой, будто это она выселила несчастную немецкую семью из их законного жилья.

К Лёне приходили его товарищи с курса, а нередко и со старших курсов. Это напоминало какое-то

особое братство, объединенное талантом рисования. Все - гении, все искали, а больше изобретали, новые формы и мечтали о славе Василия Кандинского, Казимира Малевича или, "на худой конец", Архипа Куинджи. Третьекурсник Ваня Шаповалов, например, внедрял "барельефы" в свою живопись и для того, чтобы сделать картину объемной, вымазывал краски столько, что удивительным казалось, чем он питался, потому что это выходило ему в копеечку. Но новатором в создании рельефной или объемной картины Ваня Шаповалов стать не мог, потому что до него с этим великолепно справлялся Ван-Гог, который размазывал наложенную толстым слоем масляную краску не только кистью и мастихином, но даже собственным пальцем, чему пример его картина "Звездная ночь".

Однажды в субботу Ваня Шаповалов привел в нашу комнату монгола, студента последнего курса Академии художеств, больше похожего на японского борца сумо, чем на художника. Звали его Алтангэрэл. Пришел Алтангэрэл не с пустыми руками. Из портфеля, который казался игрушкой в его руках, он достал две бутылки вина, батон белого хлеба и палку копченой колбасы. В этот день в комнате нас оставалось трое: Леня Котов, Жора Дроздов и я. Вася Сечкин, как всегда, отправился на танцы, а Генрих с Яковом пошли "на посиделки" к своим соотечественникам в какое-то немецкое общество, куда ходили каждую неделю.

Мы придвинули стол к кровати Лёни Котова. Жора нарезал батон и колбасу толстыми кружочками на газетку.

Тарелок в комнате мы не держали, но стаканы у нас имелись. Алтангэрэл открыл портвейн, разлил в стаканы и сказал:

– Еще Иван Шувалов, стараниями которого создана Академия , говорил: "Науки и художества, без сомнения, почитаются не токмо пользой, но и славой государства". Вот и выпьем за Академию художеств и художников.

Мы не возражали и дружно выпили.

– А что означает у монголов имя Алтангэрэл?
– спросил я монгола.

– Алтангэрэл - это значит "золотой свет", - сказал Алтантэгрэл.
– Но меня все зовут Алтан, так что зовите меня так.

– То есть, "золотой"?
– засмеялся Ваня Шаповалов.

– Точно, золотой, - добродушно подтвердил Алтан.

– Давайте выпьем за художника Алтана.
– предложил Ваня.
– Не все знают, что он лауреат премии Чойбалсана, а его картины висят в музее изобразительных искусств в Улан-Баторе и в этнографическом музее в Ленинграде.

При этих словах все оживились, а я внимательней посмотрел на Алтана. Алтан выслушал все это с бесстрастным лицом, и я понял, что хвалу, а может быть уже и клевету, он научился принимать равнодушно.

– Да у Алтана уже в 15 лет состоялась собственная выставка, - добавил Ваня.

– У меня тоже в 15 лет была выставка в Феодосии, - счел нужным похвалиться Леня Котов.

– Видел я твои работы, - отозвался Алтан.
– Мне Ванька показывал. Из тебя выйдет толк. Я и пришел с Ванькой с тобой познакомиться и благословить. Дай обниму тебя.

Ленька Котов покраснел как бурак. Он не ожидал такой скорой и неожиданной оценки от старшего, и уже состоявшегося как художник, товарища. Он неловко поднялся и дал себя обнять. В медвежьих объятиях большого Алтана Леня словно растворился и вышел из них счастливый и взъерошенный.

Не нужно говорить, что за вином пришлось сходить еще дважды. Ходил Леня Котов, как самый молодой, и Ваня Шаповалов.

Глава 7

Переводы с английского. Обучение чтению стихов. На сцене институтского клуба. Соня Самулевич - девушка без комплексов. Я читаю стихи. Бестактный выпад, похожий на провокацию. Реакция зала и смущенные англичане. Стыд и заслуженная обида Стива на меня.