Суд праведный
Шрифт:
– Я ужо за урядником послал, – отведя глаза, хмуро проронил Мануйлов.
Андрей непонимающе повернулся к нему. Староста кашлянул, пояснил осторожно:
– Убитый он… Василий Христофорович-то… Висок прошиблен…
Андрей по-прежнему не мог ничего сообразить, лишь в мозгу глухо отдавалось: «Убитый он… убитый он…»
Оборвав вой, словно поперхнувшись им, Евдокия Евлампиевна бросилась к сыну и с искаженным лицом принялась трясти его за грудки:
– Говорила тебе, ищи отца, ищи отца! Говорила!
Отпрянув
– Мамаша, мамаша… Побойтесь Бога! Я-то в чем виновный? Выпимши я был… Не помню ничего…
Мать сжала губы, замерла, потом, с силой оттолкнув Андрея, метнулась к стоящему у калитки старосте, зачастила:
– Анисим это его! Белов это его! Он – убивец!!!
Мануйлов хмуро удивился:
– С чего взяла-то?
– Он! Он! – потрясая в воздухе руками, кричала Евдокия Евлампиевна. – Вечор прибегал, с колом… Василия Христофоровича искал! Весь дом перевернул, запалить хотел!
Не сознавая, что делает, Андрей схватил в сенях топор и в два прыжка выскочил на улицу.
Разбуженный работником Мануйлова, не выспавшийся и злой с похмелья урядник размашисто шагал к дому станового пристава, кляня всех сотниковских мужиков, кляня свою службу, мороз и даже кума, с которым они вчера изрядно перебрали. Поднявшись на высокое крыльцо, он даже скрытую радость почувствовал: вот поднимет сейчас станового!
Платон Архипович, шумно дыша, лежал рядом с пышнотелой супругой, и ему было хорошо, тепло и спокойно. Но когда задребезжал колокольчик, сразу открыл глаза. Осторожно сняв с плеча голову Артемиды Ниловны, пристав натянул брюки, сапоги и поспешил к двери.
– Чего тебе? – недовольно спросил, увидев трясущегося от утреннего морозца урядника. – Этакая рань, а ты уже тут…
– Извините, ваше благородие, что побеспокоил, – придав своему кирпично-красному, с синими прожилками лицу подобающее выражение, рявкнул тот. – Час назад староста Мануйлов обнаружил у своего дома крестьянина Кунгурова с проломленным черепом.
– Вот те на! – досадливо поморщился Збитнев.
– Стражники ужо должны прибыть к трупу, – продолжая пучить круглые бесцветные глаза, отрапортовал урядник.
– Ладно, Фёдор Донатович, ступай… Сейчас буду…
Войдя в гостиную, Збитнев глянул на свернувшегося в калачик на диване учителя Симантовского, хмыкнул и налил себе рюмку водки. Услышав характерные звуки, Симантовский немедля открыл глаза, скинул тулуп, служивший ему одеялом, медлительно поднялся:
– Не сочтите за труд, Платон Архипович, плесните глоточек и мне.
Пока пристав отыскивал в буфете чистую рюмку и наполнял ее, учитель успел обуться, а залпом осушив поданную приставом рюмку, довольно улыбнулся.
– Благодарствуйте! – причмокнув губами, простодушно глянул: – Что?
Пристав недоуменно поднял брови:
– Это вы о чем изволите?
– Ну как же, – ссутулившись, сказал Симантовский. – Я же вам давеча твердил: русский мужик за такой позор, как насильничество, и убить может.
– Слышали, стало быть?
– Ага, – протягивая руку к подвявшему кусочку соленого огурца, кивнул учитель. – Доклад вашего урядника…
Становой пристав задумчиво подкрутил ус, тряхнул головой:
– Да… Пожалуй, это и верно…
Через четверть часа Збитнев вместе с увязавшимся за ним учителем прибыл на место происшествия. Мужики молча расступились перед ним.
Старик Кунгуров лежал в проулке под заплотом. Глаза его, как обычно, были полузакрыты, казалось, он исподтишка всматривается в собравшихся. Кривились тонкие, искаженные злой ухмылкой губы. Пальцы правой руки скрючились, захватив снег и клочки соломы, разбросанной по переулку. Лишь снежинки, не тающие на лбу и щеках, подтверждали: старик мертв.
– М-да-а… – мрачно протянул Збитнев, нагибаясь над трупом.
Откинув со лба старика прядь заиндевевших, стриженных в скобку волос, увидел на виске льдинку замерзшей крови. Симантовский, присев рядом с ним на корточки, шепнул:
– Где-то тут должно валяться и орудие убийства…
– Это уж точно, без кола хорошего тут не обошлось, – осматривая место удара и даже трогая пальцем, согласился пристав, окликнул урядника: – Саломатов, посмотри-ка, нет поблизости тут чего такого…
Урядник развернулся и сурово скомандовал мужикам:
– А ну, гляньте-ка по сугробам!
Мужики, всматриваясь в снег, двинулись кто по проулку, кто по главной улице. Только стражник Кузьма Коробкин да старожилец Лука Сысоев остались у трупа, придерживая все еще рвавшегося из их рук Андрея Кунгурова.
– Чего вы на нем повисли? – хмуро поинтересовался становой.
Коробкин виновато пояснил, отпуская парня:
– Дык, ваше благородие, обчественный долг справляем. Сын энто убиенного, значить. Вот желание имел самолично с обидчиком расправиться, мы его чуть и попридержали. С топором, значить, к Белову Анисиму рвался…
– Ага… Еле спымали, – басовито поддакнул Сысоев.
– Ладно, не буду боле… – опомнившись, вырвался из его рук Андрей.
Пристав кивнул одобрительно:
– Это ты правильно, братец… ты же теперь за главу семейства остался… Тебе теперь соответственное поведение иметь должно.
Кто-то из мужиков, по пояс проваливаясь в снег, добыл из сугроба тяжелый березовый кол, заорал:
– Есть, ваше благородие!
– Неси сюда, – скомандовал становой.
Внимательно осмотрев кол, Збитнев действительно обнаружил на нем темно-бурые пятна. Вслух ничего не сказал, но фыркнул удовлетворенно.