Судьба драконов в послевоенной галактике
Шрифт:
– Я, - просто ответил я.
– Тэк-с, - сказал вошедший в сортир Хуан, - следствие завершилось успешно? Подследственный раскололся? Чистосердечное признание облегчает вину, и следствие мяяягко переходит в суд, а суд - в приговор и в исполнение приговора.
В сортир заглянул Наркул.
– Эй, Мишель, - сказал он, - если кто еще обрызгается, я вставать не буду...
– Пшел!
– гаркнул Мишель.
Наркул исчез.
– Как вы считаете, - церемонно обратился к Мишелю Хуан, - какова мера пресечения преступного деяния? Может быть, просто немного отпиздить?
Мишель посмотрел на меня
– Нет. Одноглазый парень хороший, с завихрениями, но хороший. Миску моего дерьма пожрет - и финита. А дальше пусть чистит сортир. У Одноглазого то, что случилось, не повторится. Верно, Одноглазый?
Я молчал. Я соображал. Мишель был единственной моей защитой. Вроде бы ко мне неплохо относился Валентин Аскерханович.
"Надо есть, - подумал я, - ничего не поделаешь, ничего не попишешь надо есть".
– Так вы, балагуря, - сказал Пауль, - станете вроде как побратимы?
– Побратимы, - заметил Хуан, - это если бриганд своей кровью свое... обрызгает. Но он не обрызгает. Верно, бриганд?
– Не болтай, - лениво ответил Мишель, - лучше сходи за миской.
– Что, - поинтересовался Пауль, - каловые массы уже сформировались и готовы идти на приступ?
– Хуан, - не обращая внимания на Пауля, сказал Мишель, - что же ты стоишь, Хуан? Иди, иди, родимый...
Хуан буркнул нечто невразумительное и потопал за миской.
Я вжимался в стену.
"Надо, надо, - колотилось в моем сознании, - они просто убьют меня, если Мишель от меня отвернется. Просто...Если за меня не будет Мишель все... Все... Меня сможет спасти только чудо... Ну и что? Кровь дракона-то я пью, а запах и цвет у нее, как у дристни...
– Мишель, - будто услышав мои мысли, сказал Пауль, - но для Пародиста это - никакое не наказание. Лишний раз выпьет свою любимую кровь дракона.
Пришел Хуан. В руках у него была миска.
– Ага, - сказал Мишель, - принес? Это - здорово, это - красиво...
Он взял в руки жестяную миску и ушел в умывальню, покряхтел немного и вернулся, неся перед собой миску.
– Ту, туруту-туту, - заиграл на губах походный марш Хуан.
Все остальные захлопали в ладоши.
– Крендель - готов!
– провозгласил Пауль.
– По этому случаю, - сказал Хуан, - нужна речуга.
– Это пожалуйста, - охотно отозвался Пауль, - позвольте?
– он принял от Мишеля миску, зажал двумя пальцами нос и, держа миску на вытянутой руке, заговорил подчеркнуто гнусавым голосом: - Наш дорогой коллега, наш уважаемый юный друг Одноглазый-Ббте-Пародист, сейчас, сегодня вы подошли к такому важному, такому, мы бы сказали, судьбоносному рубежу! Нам бы хотелось, чтобы вы восприняли этот акт, так сказать, символически, спиритуалистически, метафорически, метафизически, чтобы вы почувствовали: этим актом вы как бы притрагиваетесь к загадке вечности... к тайне жизни и смерти, к решению многих и многих проблем. В самом деле! Представьте себе, что было бы, если бы наш славный и всеми любимый старик кушал бы не девушек, а собственный хвостик? После он выкакивал бы съеденное, снова съедал, и снова, и снова... От каких бед мы бы с вами избавились, сколько жизней было бы спасено!.. Это открыло бы путь к новым горизонтам! Представьте, все мы едим то, что... Фу, коллеги, какая вонь, какая дикая вонь... Мы - по сути неуничтожимы в этом случае,
– Круто, - сказал Мишель, - я бы так не смог.
Пауль указал на миску, мол, вы смогли кое-что и покруче.
– Вы, - сказал я, - совершенно напрасно называете Пародистом меня. Пародист-то как раз вы...
Пауль поставил миску на пол и ногой толкнул ее.
Миска, дребезжа и подрагивая, будто трясясь от мелкого издевательского смеха, подкатилась к моим ногам.
– Жри!
– коротко приказал Пауль.
Я молчал.
– Давай, давай, - подбодрил Хуан, - за папу, за маму, за воон ту девочку с бантом. Это не больно, как комарик укусил.
– Сам и жри, - ответил я.
Хуан посмотрел на Мишеля.
Мишель нахмурился и покачал головой, шагнул ко мне, поднял с пола миску:
– Однако, - Мишель был расстроен, - ты, Одноглазый, не понимаешь доброго к себе отношения. Мы решили, как лучше, по-доброму, по-хорошему, так ни с кем из нас не поступали, когда мы были молодые, ни с кем!.. А ты фордыбачишь, как самый большой начальник... Здесь за стук топили, понимаешь?
– просто брали вот так и то-пи-ли... А к тебе хорошо отнеслись, поговорили, посмеялись, пошутили, даже по морде не дали... Чего еще? Сожрал, вымыл сортир и на боковую...
Он протянул мне миску. Я взял ее.
Поглядел на Мишеля. Мишель ободряюще улыбнулся, мол, давай, давай, чего там, все там были, ешь, кушай, жри, чавкай, лопай, бирляй, топчи, жуй...
И эта ободряющая, покровительственная улыбка разозлила меня, ударила меня, как бичом.
В эту минуту я ненавидел улыбающегося Мишеля - больше, чем Пауля, больше, чем Хуана, больше, чем всю бандитскую шоблу "отпетых".
Ненависть придала моим рукам точность и быстроту. Мишель не успел заслониться. Я вымазал его лицо, припечатал миску к его улыбающейся физиономии.
Миска грохнулась на пол.
– Кушай, - сказал я, уже не помня себя от гнева, - тебе не привыкать, вспомни молодость.
Стало очень тихо. Хуан взял за руку Мишеля.
– Пойдем помоемся?
Мишель выдернул руку:
– Сейчас... Ну... Одноглазый, ну...
Хуан и Мишель вышли.
Я увидел, как изменились лица "отпетых", и испугался.
Ибо на их лицах не было ни злорадства, ни жестокости привычных к своему делу экзекуторов, только удивление и... едва ли не испуг... Да, пожалуй что и испуг...
– Ты что, - спросил у меня Пауль, - умом трахнулся? Ты понимаешь, что тебя сейчас убивать будут?
Пауль был бледен.
Я вжался в стенку...
_____________________________________ __________________________
Меня приволокли и бросили поперек койки. Сквозь боль, которая теперь стала моим миром, моим морем, на дне которого я лежал, я слышал чужие голоса.
Изо рта у меня тянулась длинная красная тягучая струя.
– Завтра, - услышал я голос Мишеля, - умоешь рыло и пойдешь в кантину чистить котлы, а вечером будешь едальником работать здесь... Я тебя, суку, научу вежливости и хорошим манерам.