Судьба, судьбою, о судьбе…
Шрифт:
Ну, посмотрим, как пойдет Вержилио Феррейра, он автор двадцатого века, правда, у него своя «беда» — он, интеллектуал и философ, пытается постичь истину и осмыслить ее. Вот как раз его роман «Во имя земли» и был у меня на столе, когда в первых числах наступившего 2001 года вновь позвонил, но на этот раз из Парижа, объявившийся у меня «близкий» родственник.
Поздравив меня с Новым годом и пожелав благополучия, он сообщил, что завтра к вечеру вылетает в Москву и тут же позвонит, чтобы договориться о встрече, если, конечно, мое желание встретиться осталось в силе. Я ответила, что это так.
«Буду ждать вашего звонка».
«Тогда до скорого», — ответил Жорж.
Последовавшие сутки я, несколько было успокоившаяся после его первого звонка, провела в раздумьях и большой тревоге. Нет, меня тревожило не то, что ко мне, вернее, к нам в дом, придет иностранец. К нам и в советское время приходили, причем, не раз, иностранцы — и не только писатели, но и корреспонденты португальских
4
Звезда Голливуда (португ.).
Так что меня волновало или, вернее, тревожило совсем другое. И прежде всего то, что у меня, ну и, конечно, у брата, никогда не имевших родственников со стороны отца, как, кстати, и однофамильцев, объявился родственник и «возможно, — как сказал звонивший, — близкий». Объявись он в тридцать седьмом, когда отца (как я знаю теперь) увольняли из кадров за антисоветские настроения, высказанные в беседе с товарищами при проработке февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б), и связь с заграницей, ни мне, ни брату не пришлось бы сегодня ни задумываться, ни тревожиться: нас просто не было бы в живых. Ведь в тридцать седьмом, как теперь мне известно, отец, подавший жалобу в Комиссию при Военном совете Московского военного округа по поводу своего увольнения из комначсостава РККА, вынужден был доказывать, что никакой связи с заграницей, то есть с матерью и братом Эдгаром Фридрихом, которых видел в последний раз в 1916 году, когда в отпуске после ранения был в Гапсале [5] , не имел и не имеет, не говоря уже о двоюродном брате Вернере Мадике, о котором вообще никогда никаких сведений не было.
5
Современный Хаапсалу (Эстония).
Но родственник, близкий или дальний, объявился теперь, на пороге две тысячи первого, когда отца, так же как и матери, уже давным-давно нет в живых. Кто же он? Что за человек? Из справки, данной мне в Дворянском собрании, следует, что он человек заслуженный: морской офицер, капитан III ранга, награжден орденом ФРГ за заслуги (интересно, какие?), и медалью Военно-Морского Флота США (а США-то тут при чем?). Не потому ли его заинтересовал Владимир, ведь он тоже морской офицер, капитан III ранга Военно-Морского флота, только России? Что же, вполне возможно. Только ведь Владимир давно на пенсии и болен. После ужаса, случившегося в тридцать девятом, и его ареста в сорок первом, потом досрочного освобождения с правом искупить свою вину перед Родиной (чем он оказался виноват перед Родиной?), полученной контузии, где так и неясно, потом тяжелой продолжительной болезни, а затем уже учебы в Военно-морском училище в Ленинграде, службы под Севастополем, женитьбы, рождения сына… — и так далее, пока жизнь нас развела. Мы редко виделись и практически не общались даже тогда, когда, выйдя на пенсию, он вернулся в Москву и поселился в двух шагах от мамы и меня. Правда, после смерти мамы мы все-таки стали перезваниваться. Чаще звонила я: «Поздравляю тебя с днем рождения!» И слышала в ответ: «Ой, да я и забыл, что у меня день рождения». — «С праздником тебя!» — «Каким?» — «Военно-Морского Флота». — «Да какой это для меня праздник!» Вопрос о здоровье четко вызывал раздражение: «Какое здоровье?! О чем ты говоришь?!»
Два-три раза мы с мужем были у него дома, но наш приход, как и нанесенные нам ответные визиты, скорее, еще больше отдаляли нас, чем сближали. Ведь, выкинув из своей жизни прошлое, а с ним и всех родственников, друзей, знакомых, сокурсников и сослуживцев, он идеально выстроил на бумаге (я имею в виду его послужной список, полученный мной после его смерти) свой безукоризненный жизненный путь и, воссоздав на стене своей комнаты из незатейливой елочной мишуры родовой гапсальский замок, добровольно заточил себя в типовой двухкомнатной советской квартире. И жил, как говорит муж, по склянкам: утром вставал, осознавал себя хозяином положения, возможно, владельцем замка с венчающим его гербом рода Бревернов, также собственноручно воссозданным, но уже из консервной банки и разноцветного пластика. Поделка даже отдаленно не напоминала герб подлинный, представленный на двадцать седьмом листе одиннадцатого тома «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской Империи и Царства Польского».
А тут вдруг на него, живущего в полной изоляции от внешнего мира, свалился, как снег на голову, родственник! Да еще отца! Да еще русскоговорящий француз немецко-русского происхождения, проживающий в Париже!
Какие он испытал чувства? Смятение? Страх? Отчаяние? Какие осаждали его мысли? Да мог ли он даже подумать, что подобное когда-либо случится? Что же делать? Как быть? Выволочку сыну он, конечно, устроил, без нее не обошлось, нет. Ведь это именно он, находясь в командировке в Париже, разыскал Жоржа. Он встретился с ним, что-то рассказал. (Что?) Дал адрес и телефон. А что, если Жорж объявится в Москве? Где гостя принимать? На кухне или в комнате с замком на стене и двумя кроватями тут же, прямо под этим замком, где в дни случавшихся «торжеств» ставили раскладной стол?
Да какое это имеет значение, если ничего нельзя изменить и завтра проживающий в Париже родственник окажется у него дома. Конечно, то, что родственник живет в Париже и в Москве бывает только наездами, к лучшему. Во всяком случае, спокойнее. И он решил принять его. И принял. Где? Не знаю. Знаю только, что принял и принимает всякий раз, когда Жорж бывает в Москве, но меня в известность не поставил и, похоже, уже не поставит.
V
Жорж позвонил мне, как обещал, вечером в день прилета.
— Лилиана, это — Жорж, вечер добрый! Я в Москве и уже в гостинице «Балчуг». Завтра с утра я занят, рабочие дела. А вечером, согласно нашей договоренности, буду готов встретиться с вами, где прикажете.
— Приезжайте к нам!
— Спа-си-бо.
В этом произнесенном по слогам слове я почувствовала искреннюю благодарность за то, в чем он уверен не был.
— В семь, хорошо?
— Хорошо, — ответил Жорж.
— Тогда записывайте адрес и как нас найти.
Я продиктовала адрес, включая код и этаж, и дала все варианты, как до нас доехать.
— Можете и на метро, — сказала я, — до «Университета», где живет Владимир, вам привычнее. Только от «Университета» сядете на трамвай и по Вавилова — четвертая остановка.
— Еще раз спасибо за домашний прием. И до завтра.
Вот и подтверждение того, что он не ожидал, что будет принят дома. Европейцы стараются этого не делать. У них «кафе» — лучшее место для встреч по самым разным поводам.
— До завтра! — ответила я и положила трубку.
Так, завтра у меня трудный день: я должна выглядеть на все сто, дом — тоже и муж — тоже! Выйти из мастерской он должен заблаговременно, чтобы быть дома за час до прихода гостя! Нет, раньше назначенного часа гость не придет. Это у европейцев тоже не принято. Но лучше быть ко всему готовой.
С утра я испекла свой фирменный торт, убрала квартиру и села перед зеркалом. Что известно обо мне Жоржу из Интернета, кроме того, что я писала сама о своей литературной деятельности? Адрес, телефон и… год рождения! «Да, старушке за семьдесят, — думала я, ставя себя на его место, — и хотя голос молодой (мне всегда говорят, что у меня молодой голос) и человек она с юмором… но возраст есть возраст!» И пока я сражалась с ним, пустив, как обычно, в ход магию косметики, я все время думала о том, почему и с какой целью Владимир сказал Жоржу, что отец был репрессирован. Ведь вполне можно было сказать: умер, и все! Да, рано. Да, внезапно, да, очень жалко. Не вызывая у неожиданно объявившегося родственника (и родственника ли?) никаких эмоций, как, скажем, сочувствия к пострадавшему и его семье или негодования по поводу карательных акций тоталитарного советского государства. А может, имея такую фамилию, как наша, Владимир теперь хотел быть мучеником тоталитаризма, что сегодня у нас так модно? А может, у него был какой другой дальний прицел? Все та же реституция! Чем черт не шутит?! Ведь он даже не позвонил мне и не сказал, что объявился некто по имени Жорж — возможно, наш близкий родственник. Кстати, как давно он у них объявился? Не позвонил ни он, ни его жена, ни сын, мой племянник, которому я двадцать лет назад говорила, что в Париже на Сент-Оноре живет некто Жорж фон Бреверн, вот так. Нет, как-то жена брата позвонила мне и в свойственной ей конспиративной манере сказала: «Надо поговорить!» «О чем?» — с изумлением спросила я. «Разговор не телефонный!» — ответила она.