Судьба. Книга 3
Шрифт:
В песках за Туркмен-Кала есть колодец «Дахыл». Это — новый колодец, а рядом с ним — небольшая воронка старого. Совсем безобидная воронка. Вольный ветер, шершавым языком песчинок зализывающий раны и ссадины земли, заровнял бугорки могил Байрамклыч-хана и Абды-хана. Но воронка возле колодца каждую весну покрывается зелёным бархатом травы, алеет яркими, как свежая кровь, маками. И чабаны, указывая на него, говорят случайному путнику: «Вот здесь русская женщна, храня верность мужу-туркмену, бросилась в колодец».
От розы — занозы, от
Угнетённый, подавленный страшной гибелью Гали, прыгнувшей в сорокаметровой глубины колодец, и смертью Байрамклыч-хана, возвращался Берды в Мары. Надо отдать справедливость, он не думал о том, что теперь уж Сергей не скажет слов сомнения и не станет спорить, можно верить Байрамклыч-хану или нельзя; что чарджоускому штабу придётся докладывать о невыполненном задании; что в лице Байрамклыч-хана он и его друзья потеряли опытного военного специалиста. Нет, просто он переживал, что ненужно, нелепо погибли два хороших:, полных сил человека.
Местность, по которой проходила дорога, — развалины древних крепостных стен, бесформенные, выглаженные ветром руины, среди которых возвышался устоявший перед всесокрушающей силой веков и варварством человека величественный купол мавзолея. Это были развалины старого Мерва — некогда многолюдного, цветущего центра культуры и торговли Средней Азии.
Много легенд и преданий витает над этими развалинами — пристанищем сов, скорпионов и змей. Говорят, что основателем Мерва был хитроумный царь Тахамурт, сумевший очень ловко провести строителей города. Здесь проходили персидские тираны — Кир, убитый возмутившимся населением, и потомок его Дарий, заливший Мерв кровью более пятидесяти тысяч мервских жителей. Здешние руины помнят железную поступь легионов Искандера Двурогого, боевой клич арабских завоевателен. Среди правителей Мерва предания сохранили имена ал-Мамуна — сына легендарного халифа Харун-ар-Рашида и Султана Санджара — это его мавзолеи высится над руинами древнего города.
Шахиджаном и «городом, на который опирается мир» называли когда-то Мерв. Его богатейшие библиотеки и дома науки привлекали внимание многих видных учёных. Его великолепный хлеб и несравненный виноград, непревзойдённые по красоте и тонкости выработки шёлковые ткани славились по всему Востоку. Здесь творили видные поэты Масуди Мервези и Азади-Серв— предшественники Фирдоуси, здесь наблюдали движение небесных тел выдающийся астроном Хабаш и знаменитый математик, философ и поэт Омар Хайям.
Но судьба не баловала Мерв миром и благополучием. Не раз, не два и не пять разрушали его иноземные захватчики. Его сравнивали с землёй свирепые орды Чингиз-хана, его топтала летучая конница Тамерлана, дымящиеся развалины и миллион триста тысяч трупов оставил на месте Мерва Тули-хан.
Века и века отмахали крыльями забвения над старым Мервом. Пересохли оросительные каналы, исчезли тенистые сады, полные прохлады и птичьего щебета, затих деловитый перестук ремесленных мастерских, протяжные крики торговцев, смех детей. Пыль тысячелетий одела человеческое гнездовье. Но ничто не исчезает бесследно. Вот виднеется терракотовая статуэтка — образ богини-матери — Аши или богини-девы Анахиты, вот сверкнул в лучах солнца голубыми узорами обколок кувшина, вот высится над веками Дар уль-Ахир — «Дом загробной
Да, тут был крап сладких плодов и обильной воды, край сильных юношей и красивых девушек, край светлых умов и золотых рук, творивших бесценные сокровища искусства. Но что это всё для пришельца, обуянного непомерной гордыней и чувством собственной исключительной значимости, жаждой величия и алчностью! Что это всё для него, считающего свой походный шатёр превыше самых прекрасных сооружений! Неужто всегда злоба будет превыше доброты, неужто дух созидания никогда не одолеет духа разрушения и всему прекрасному, созданному человеческой мыслью и руками человека суждено обращаться в прах?..
Вечерело, когда Берды добрался до кибитки Оразсолтан-эдже. Это убогое жильё казалось Берды краше сверкающих шахских дворцов, когда здесь жила Узук. Не серебро и золото было его богатством, а красота пятнадцатилетней девушки. Где она сейчас? Её нет, неизвестно, куда завела её извилистая тропа жизни.
Но здесь была ещё её мать — частица её самой. И Берды зашёл. Что ж, когда изнывающий от жажды человек не находит воды, он кладёт под язык прохладный камешек, и кажется, что жажда немного отпускает.
Берды напился чаю, рассказал, что Дурды жив — здоров, передал от него привет. Потом справился о Клычли, Клычли в ауле не было, Оразсолтан-эдже, конечно, но знала, где он есть. Берды подумал и решил навестить Черкез-ишана.
В жизни нередко встречаются неожиданные симпатии, симпатии, которым нет логических объяснений, сколько бы их не искал. Встретился однажды с человеком, перебросился с ним парой фраз — и почему-то уже кажется, что знаешь ты этого человека давно, что он хороший и добрый, что… Впрочем, об этом не думаешь, просто невольно ищешь встреч ещё, совершенно не отдавая себе отчёта, зачем такие встречи нужны, что они тебе дадут.
Примерно то же самое случилось и с Берды. Правда, последний раз сквозь радушие Черкез-ишана довольно явственно проглядывали скованность и нервозность, словно он в душе был не рад гостям, хотя и старался убедить их в обратном. Однако впечатление первой встречи было сильнее, ярче. Берды было немножко неудобно беспокоить человека в позднюю пору, но он оправдывал себя тем, что надо узнать, достал Черкез-ишан горючее п масло пли пет.
Этой же причиной мотивировал и Черкез-ишан приход гостя, потому нисколько не удивился и даже обрадовался: сидеть в одиночестве и переживать потерю Узук было невыносимо.
— Добро пожаловать, Елхан! — с удовольствием приветствовал он Берды. — Проходите. Рад, что навестили меня.
Немного удивляясь, что в доме, куда пришёл всего второй раз, чувствует себя так легко и свободно, Берды поздоровался, сел.
— Как поживаете, ишан-ага?
— Спасибо, всё хорошо. Судьба меня балует: мечтал о приятном собеседнике — ты пришёл. — Черкез-ишан потёр затылок, посмотрел на Берды исподлобья, раздумывая. — Слушай, Елхан, у нас вообще-то обычай подавать человеку чай, не спрашивая, хочет он пить или голоден, — так требует адат. Ты ничего не имеешь, если мы его нарушим?