Судьба. Книга 3
Шрифт:
Черкез-ишан шумно отхлебнул остывший чай.
— Знаешь, Елхан, я очень переживал, когда она убежала из дома моего отца. Но верил, что так кончится всё — не может. И оказался прав! Она убежала от Бекмурад-бая и снова пришла ко мне — это случилось совсем на днях.
Берды будто ткнули шилом — он еле сдержался, чтобы не вскочить: новость была слишком уж невероятна.
— Да-да! — покивал Черкез-ишан. — Не смотри на меня так, я правду говорю. Когда вы с Клычли ко мне приходили, она вот в этой комнате была. Но… снова не повезло. Вернулся я, проводив вас, — дом пуст, улетела
— Где же вы её разыщите? — спросил Берды, стараясь не выдать обуревавших его чувств, и удивляясь собственной выдержке.
— Кто знает, Елхан, где её искать, — вздохнул Черкез-ищан. — Джейран один — охотников много. Три руки протянуты к Узукджемал — мягкая рука, кровавая рука и мозолистая рука. Мягкая — это моя. Попадёт в неё — счастье найдёт. Кровавая — Бекмурад-бая, в ней — гибель. А мозолистая — это одного парня, чабана. Этот чёртов чабан, понимаешь, сумел чем-то приворожить сердце Узукджемал. Настолько приворожил, что она никого другого видеть не хочет. С этим чабаном труднее всего спорить. Я на него настолько зол, что даже, кажется, убил бы при встрече!
— Убивай! — закричал Берды, теряя самообладание.
— Ты — что? — опешил Черкез-ишаи. — Что случилось, Елхан?
— Убивай, потому что я и есть тот самый чабан!
— Значит, ты не Елхан, а Берды?
— Да, я Берды!
— Берды?
— Берды!
Черкез-ишан проворно подошёл к сундуку, куда была убрана постель. Когда он обернулся, в его руке тускло блеснула синеватая сталь кольта. Сухо ударил спущенный курок, но выстрела не последовало: осечка.
Берды схватился за наган. В тишине комнаты грохнул выстрел.
Пистолет Черкез-ишана отлетел в сторону.
Берды скрылся в темноте.
Возбуждённый и несчастный, он пошёл в аул, заглянув по пути к Сергею. Узнав о случившемся, Сергей рассердился.
— Вечно у вас что-нибудь не так! Каждая случайная ошибка кровопролитием кончается!
— А ты бы усидел спокойно, когда тебе в лицо всякие гадости говорят? — защищался Берды.
— Усидел бы! — отрезал Сергей. — Нужно бросить дурные обычаи и быть покультурнее!
— За культуру совесть не променяешь.
— Кто тебя её менять заставляет, кто? О деле нужно думать, а не о собственных переживаниях! Сейчас наше главное оружие — хладнокровие, терпение, выдержка. А вспыльчивость и всякие там обычаи — это, брат, ни к чертям собачьим не годится, понял?
— Я ведь не убил его!
— Неважно! Ты его против нас восстановил. Неужели ты не понимаешь, сколько вреда принесла твоя несдержанность?
Берды хмуро слушал и вскоре стал собираться, отнекиваясь от уговоров Сергея переночевать и позабыз рассказать ему о гибели Байрамклыч-хана.
Клычли, к которому Берды зашёл, тоже отнёсся неодобрительно к его рассказу, однако ругаться не стал, вопреки ожиданиям Берды, уже приготовившегося выслушать новую нотацию. Утром, когда Берды ещё спал, Клычли пошёл к Черкез-ишану. Тот встретил его с перебинтованной рукой, но дружелюбно, как всегда. Пуля задела средний палец и скользнула по ладони —
— Всё хорошо хорошим концом, — сказал Клычли. — Тот парень вообще очень сожалеет о случившемся. Ночью вчера ко мне пришёл и всё сокрушался, просил, чтобы я извинился перед тобой. Ты уж, ишан-ага, прости ему вспыльчивость. Его состояние тоже понимать надо.
Черкез-ишан посмотрел на свою забинтованную руку, не торопясь с ответом. Потом сказал, глядя в глаза Клычли:
— Мы с тобой, Клычли, дружим давно, ещё с тех пор, как вместе в отцовской медресе учились. И я считаю справедливой пословицу, что халат хорош новый, а друг — старый. Поэтому честно тебе скажу: в том, что ранен, сам виноват, сам первый погорячился. И всё же помириться с тем парнем я не могу.
— Неужели так сильно обиделся? Ты же культурный и умный человек и должен понимать, что из-за камня, о который случайно ушиб ногу, не стоит срывать всю гору.
— Согласен, — кивнул Черкез-ишан. — Со стороны всё случившееся кажется пустяком. По крайней мере, я так это и расцениваю. Однако мира между мной и этим парнем быть не может, и ты, пожалуйста, не старайся сделать невозможное.
— Но почему? — настаивал Клычли, видя, что Черкез-ишан говорит без какого-либо заметного раздражения. — Какой тебе смысл считать этого парня врагом?
Черкез-ишан быстро взглянул на Клычли, подвигал челюстью, словно пережёвывая скрытую улыбку.
— Ты не думай, Клычли, что, если я отказываюсь мириться, значит хочу причинить ему какой-то вред. Если этот парень в самом деле Берды, как он назвался, значит он — большевик. И тем не менее я совершенно далёк от мысли выдать его чернорубашечникам. Теперь я понимаю, что и нефть, которую он просит, не для Джунаид-хана предназначается, однако я, вероятно, забуду об этом. Только не уговаривай меня мириться. Лучше чай пей, а то остынет.
Клычли облегчённо улыбнулся.
— Похоже, что вы уже помирились,
— Ошибаешься. У ишана Черкеза не может быть мира с чабаном Берды и баем Бекмурадом.
— Как же ты, ишан-ага, чабана и бая рядом ставишь?
— Не знаешь?
— Не знаю.
— Понятно: притворяешься. Но я этого не заметил и верю твоим словам: не знаешь. Так вот, надеюсь, тебе известно, что Узукджемал удрала от Бекмурад-бая?
— Известно.
— А то, что она у меня жила и от меня сбежала, тоже известно?
— Знаю и об этом — Берды вчера рассказал.
— И сказал, наверно, что девушка, только ему верна?
— Сказал.
— А я — ей верен, и собираюсь добиваться её во что бы то ни стало. Может быть мир между мной и Берды?
— Да, задачка трудноватая…
— Вот то-то и оно! А мстить этому Берды я. совсем не думаю. Больше того. У меня к тебе по этому делу даже просьба есть. Выполнишь?
— Всегда рад оказать тебе услугу, ишан-ага.
— В таком случае вот что скажу тебе. Берды был моим гостем, а гость, как говорится, выше отца родного. Я вёл себя нетактично по отношению к нему, глупо вёл, за пистолет схватился. Значит, оскорбил гостя и опозорил себя. Попроси Берды, чтобы он нигде не рассказывал об этом, ладно?