Суета. Хо-хо, ха-ха

Ляп Заря

Сглотнув комок в горле, осторожно отвечает:

– Он моего внимания не добивается.

– Это от стыда. Наказанием. Не прошу искать встречи с ним, но если когда увидитесь, то… подумай о словах моих. А лучше сейчас, заранее подумай.

– Но…

– Тамара, – неодобрительно кривит губы Дед, – ты любишь, он любит. Довольно страданий: ВЫБЕРИ счастье.

– Выбрать?

– Именно. Как с Уманом. Что ты поняла за вчерашний день, о чем сейчас в стену Дома пела?

– Я спасла? Я… я сильна?

– Сильна, – соглашается Дед. – Ты на многое наступишь и через

многое переступишь. Научись и через гордыню переступать. Сделай правильный ВЫБОР.

Тамара опускает голову и молчит. Как это – ВЫБРАТЬ? Она уже срослась с тем, что случилось. Срослась. Сначала смирилась, потом срослась. И теперь даже почти как и в коконе. Почти как и в уюте. В правильности. И что? Выйти? Выстроенное порушить и выйти? Но ведь не получится. Не получится. Потому что…

– Гордость, – вклинивается в ее размышления голос Деда. – В тебе говорит гордость. Более всего – гордость. Переступи. Загляни в себя, вычлени истинное желание и живи им.

Тамара молчит. В коконе уютно. За ним же… НЕНАВИДИМАЯ надежда.

Дед вздыхает, отирает ладонью щеку:

– Хорошо. Так и думал… Вот что тогда скажу тебе, вот чем поделюсь… Было время – были люди, которым открывалась сама причина создания этого мира. А она, Тамара, в ВЫБОРЕ. В праве выбора и тем, понимаю, в его свершении. Да – ради выбора мир этот сотворен.

Тамара вскидывает голову, приоткрывает рот вопросом, закрывает, обдумывает услышанное и только потом спрашивает, но не о выборе:

– Люди? Вам не дано, а им дано? Знать ТАКОЕ?

– Было дано. Некоторым, – уточняет Дед и добавляет: – И тем превелико, до самой смерти мучиться, иссушаясь разумом и телом.

Тамара кривится жалостью, но от интереса не отвлекается:

– И все же… Подождите, подождите… К людям приходило знание о мире, а к вам даже вы сам прежний не вернулись?.. Дедушка, почему так?

Дед, помедлив, бросает тяжело и с горечью:

– Слова.

Тамара настороженно переспрашивает:

– Что – «слова»?

– Выели они меня. Память выели.

Тамара тихо ахает:

– Слова?.. Так это…

– Я когда-то знал ВСЕ. Да – думаю, ВСЕ, но не словами… А вот впустил их в разум, с радостью впустил, да что там – зазвал, и… сам в себе огрызком оказался.

– Слова?! Так вот что! – горячим шепотом выдыхает Тамара. – Дед, я о том же думала, совсем, кажется, недавно о том же думала. О словах и памяти! Когда Умка исчез. Когда по Полю бродила. Помню, спрашивала себя, а что станет с памятью о нем, не выцветет ли она под напором слов?!

Дед усмехается:

– Так ты глубока, глубока, Тамара, если в такое проникаешь, такое чувствуешь. И все же…

Здесь, словно готовясь сказать что-то очень важное, Дед замолкает и уходит в себя. Тамара же ждет, затаив дыхание. О Деде – о необъятном его прошлом, знает она лишь то, что дал он Обещание самому ТВОРЦУ мира, однако – и сейчас понятно стало, что именно из-за вмешательства слов – забыл и суть Обещания, и себя, давшего его, и долгое время искал утраченное в верованиях, «уложенных в строки», потому что так кем-то указано ему было, а теперь, отойдя от старых книг,

ищет позабытое в философских размышлениях и даже научных достижениях человека; что порожден камнем; что был бессмертен, да по желанию, прожив тысячелетия и устав от жизни, впустил время в себя; что обладал великой Силой, да теперь, времени открытый, почти и растерял ее; что знал Дошу, которому был другом и от которого, преданный им, бежал; что женат был на Анне-Марии, – ничего не знает она. Ни она, ни братья. Может, только нечаянно обороненное что, упавшее крохой, а так… Они выспрашивали – он отшучивался, они выспрашивали – он разговор на иное переводил, они выспрашивали, а он хмурился так, что сразу отступали они. А сейчас… Почему? Почему тайное приоткрывает?.. Она смотрит на Деда и ждет. Наконец взгляд его проясняется, он чему-то кивает и говорит:

– Так вот, вернемся… Тамара, выбором можно жить по-разному. Можно выбирать прежде всего знание самого себя и, уже от этого – от себя, от понимания себя – отталкиваясь, выбирать далее. Думая только о СЕБЕ. А можно жизнь превратить в метание обдуманных, да недодуманных решений, основанных… всегда на мусорном чем-то основанных. И именно так живет человек.

– Человек живет моралью, – осторожно возражает Тамара.

– Мусор, – пренебрежительно бросает Дед и продолжает: – Все, что вылепил человек себе в поводыри и надсмотрщики, – мусор.

– Но разве слова о том, что в первую очередь надо думать о других, могут быть мусором?

– Мусор и есть. Чистый мусор.

– Но почему нас тогда этому учили?

Смешок слетает с губ Деда:

– Вас? Тамара, о чем ты? Вас учили не этому. Вас учили правилам хорошего тона – прикрытию. Людскую же глупость в вас не вдалбливали… Тамара, учись смотреть в себя. До выбора пути выбери знание самой себя и дотянись до себя той, которая ДО всего наносного.

Тамара задумывается, потом спрашивает:

– Этот выбор, ради которого мир создан, – он всегда о важном?

– Не думаю. Что на завтрак съесть – это тоже выбор. И все же… если он в самом замысле Творца о мире, то и малый он, сама возможность малого его – о важном чем-то. И я догадываюсь о чем: о ЖИЗНИ, о настоящей… Выбор – и признак, и подтверждение ее, и, если хочешь, сущность. Место же ему, по словам страдальцев, лишь во времени, и потому во времени и мир создан.

Тамара, обиженно моргнув, возмущается:

– Так мы за него, за выбор, жизнью платим?!

– Это о чем? – недоумевая, хмурится Дед.

– Ну как же – время. Все во времени смертно.

– Так смертность – это не плата, не сбор, это лишь данность всего находящегося во времени. А вот вне времени нет Выбора и тем нет жизни, настоящей ее нет. Вне времени есть не поддающийся пониманию не изведавшего бытия в нем Сон, и всё в нем… не живет, нет, не живет, а так… бесконечно имеет место быть. Хотела бы ты такое существование? Хотела бы попасть в мой изначальный мир?

– Что?! Твой мир? – вскрикивает Тамара, забыв о покое Матери и о том, что к Деду всегда обращается на «вы». – Изначальный твой мир?! Но ведь – камень! Из камня ты!