Сулла
Шрифт:
Помимо личного примера Марий привлекал сердца солдат тем, что справедливо вершил суд. На сей счет античные авторы рассказывают одну любопытную историю, которая вызвала особое восхищение риторов и моралистов. [318] Племянник полководца, [319] военный трибун Гай Лузий, «человек вообще неплохой, но одержимый страстью к красивым юнцам», влюбился в одного из своих молодых солдат – не то Требония, не то Гая Плотия, не то Аррунтия. [320] Лузий не раз пытался совратить его, но каждый раз неудачно. Тогда он, отослав слугу, вызвал солдата ночью. Тот явился, но когда трибун попытался овладеть им насильно, молодой человек выхватил меч и заколол его, предпочтя «совершить опасное, чем стерпеть постыдное» (Цицерон. За Милона. 9).
318
Van Ooteghem J. Op. cit. P. 188. Not. 3.
319
Валерий Максим называет Лузия сыном сестры Мария (VI. 1. 12).
320
Первым
Дело принимало крайне неприятный оборот – воин убил своего начальника, да еще и родственника командующего. К тому же в палатке не было свидетелей. Когда уезжавший по делам Марий возвратился в лагерь, он предал солдата суду за убийство командира. Никто не вступился за обвиняемого. Тогда он сам произнес речь в свою защиту, подкрепив ее показаниями тех, кто видел, как Лузий пытался соблазнить его прежде и даже предлагал немалые деньги. «Удивленный и восхищенный Марий приказал подать венок, которым по обычаю предков награждают за подвиги, и, взяв его, сам увенчал Требония за прекрасный поступок, совершенный в то время, когда особенно были нужны благие примеры» (Плутарх. Марий. 14. 5–8; Изречения царей и полководцев. 83.3; Валерий Максим. VI. 1. 12; Квинтилиан. Воспитание оратора. III. 11. 14; Цицерон. За Милона. 9 и др.).
Нетрудно себе представить, какое впечатление произвел этот жест на присутствовавших, а затем и на прочих римлян, когда они о нем узнали. То, что полководец оправдал убийцу своего племянника и военного трибуна, понять можно – обвиняемый представил свидетелей домогательств Лузия, а к гомосексуализму римляне, в отличие от греков, относились неприязненно (во всяком случае, в то время). Родственные связи сами по себе тоже спасали далеко не всегда. Как выразился еще тремя веками раньше афинский полководец и политик Фокион, отказавшись поддержать своего зятя в суде: «Я брал тебя в зятья в расчете на честь, а не на бесчестье» (Плутарх. Фокион. 22.4). Но Марий еще и наградил за убийство собственного племянника как за подвиг! Такой поступок мог поссорить его с родней, однако он был человеком достаточно волевым и властным, чтобы испугаться подобных «мелочей» – на кону стояло слишком многое.
И победитель Югурты не ошибся: соотечественники оценили его справедливость. «Этот случай, – как рассказывает Плутарх, – стал известен в Риме, что немало способствовало третьему избранию Мария в консулы. К тому же, ожидая летом варваров, римляне не желали вступать с ними в бой под началом какого-нибудь другого полководца» (Марий. 14.9). Коллегой его в этом году стал Луций Аврелий Орест. [321]
А что же Сулла? Его ожидал новый театр войны: вместо бескрайних степей и пустынь под палящим солнцем Нумидии – роскошные поля и рощи Южной Галлии, но также и предгорья Альп с их суровой и прекрасной природой, обвалами и лавинами, которые подчас могут быть вызваны громким криком или щелканьем бича.
321
Broughton Т. R. S. Op. cit. Vol. I. P. 562.
Сулла продолжал пользоваться доверием Мария, который поручил ему весьма серьезную задачу – подавить сопротивление вольков-тектосагов, которое не прекратилось после взятия их столицы Толозы Цепионом. [322] Легат выполнил порученное ему дело и даже взял в плен вражеского вождя Копилла (Плутарх. Сулла. 4.2). Ему явно везло на пленение неприятельских предводителей – сначала Югурта, теперь Копилл. [323] Фигура, конечно, не столь масштабная, но все же вольки-тектосаги занимали огромную территорию между Севеннами и Пиренеями. [324] Не совсем справедливо утверждать, что захват Копилла не повлиял на исход войны [325] – конечно, с кимврами и тевтонами борьба предстояла и дальше, но война с самими вольками прекратилась. О их сопротивлении мы более не слышим.
322
Keaveney A. Op. cit. P. 31.
323
Carcopino J. Op. cit. P. 24; Jullian C. Op. cit. T. III. P. 75.
324
Van Ooteghem J. Op. cit. P. 186.
325
Инар Ф. Сулла. Ростов н/Д., 1997. С. 52.
В следующем году Сулла стал военным трибуном (Плутарх. Сулла. 4.1). Для избрания на эту должность ему, надо думать, пришлось ехать в Рим. По возвращении в армию он вновь получил ответственное задание – удержать от войны против римлян племя марсов, покинувшее родные края, чтобы присоединиться к движению других германских народов. [326] По-видимому, это было одно из тевтонских племен, о котором сообщают Страбон и Тацит. [327] И на сей раз Сулла блестяще справился с заданием, проявив теперь уже не военные, а дипломатические способности – он сумел не только удержать марсов от вражды, но и склонить их к дружбе и союзу с римлянами (Плутарх. Сулла. 4.2).
326
Keaveney A. Op. cit. P. 32.
327
Страбон. VII. 1. 3; Тацит. Анналы. I. 50; 56; П. 25; Германия. 2.4; Keaveney A. Sulla, the Marsi and the Hirpini // CPh. Vol. 76. 1981. P. 292–294.
Тем временем Марий перешел Альпы и разбил
328
Моммзен Т. Указ. соч. Т. П. С. 135–136; Van Ooteghem J. Op. cit. P. 90.
329
Christ K. Sulla. Eine romische Karriere. Munchen, 2002. S. 67.
Однако варвары все не появлялись, а именно угроза с их стороны была опорой положения Мария. Чтобы укрепить свои позиции, он пошел на союз с одним из самых ярких политиков того времени – плебейским трибуном Луцием Апулеем Сатурнином. Это была чрезвычайно колоритная личность. Цицерон отзывался о нем как о самом красноречивом из «смутьянов» после Гракха (Брут. 224; За Сестия. 101). Сатурнин начал политическую карьеру в 104 году, когда его избрали квестором, и тотчас его постигла серьезная неудача: он исполнял обязанности в порту Рима, Остии, отвечая за снабжение города хлебом, но когда цены начали расти, сенат передал заботу о подвозе зерна Марку Скавру. Недоброжелатели уверяли, будто Сатурнин проявил неспособность и нерадение (Диодор. XXXVI. 12). Однако более вероятно другое. Успешная борьба с дороговизной продуктов могла принести огромную популярность, и Скавр предпочел, чтобы лавры достались ему, а не безродному квестору. Это было тем проще, что он являлся принцепсом сената. [330] По уверению Цицерона, именно после такого афронта Сатурнин и стал «популяром», то есть демагогом и противником «добропорядочных» граждан (Об ответе гаруспиков. 43).
330
Моммзен Т. Указ. соч. Т. П. С. 148; Klebs Е. Appuleius (29) // RE. Bd. П. 1896. Sp. 262. Правда, оба автора представляют Скавра неким пассивным объектом, которому просто «передали» снабжение Рима, хотя он, как можно полагать, сам (открыто или через вторых лиц) добивался выгодного назначения.
Если этот случай и не стал главной причиной, определившей выбор Сатурнина, то он, во всяком случае, сильно ускорил его «созревание» как оппозиционного политика. Плебейскими трибунами обычно становились примерно через пять лет после квестуры, [331] Сатурнин же добился своего избрания в плебейские трибуны уже на следующий год. [332]
Сама судьба свела его с Марием. Первый хотел отомстить знати и сделать карьеру, второй – удержать завоеванные позиции; ни тот ни другой не были своими людьми в кругу нобилей. «С помощью трибуна Марий сохранял возможность оказывать прямое давление на сенатскую олигархию. Сатурнин же, опираясь на имя и власть Мария, мог организовывать успешные политические акции». [333] Таким образом, в политике он был мечом, победитель Югурты – щитом.
331
Hawthorn J. R. The Senat After Sulla // Greece and Rome. 2nd Ser. Vol. 9. 1962. P. 54. Not. 5.
332
Broughton T.R.S. Op. cit. Vol. I. P. 560, 563.
333
Gabba E. Op. cit. P. 779.
Итак, трибун приступил к делу. Он провел закон об оскорблении величия римского народа (lex Appuleia maiestatis), [334] по которому привлекли к суду «героев» араузионского разгрома Квинта Сервилия Цепиона и Гнея Маллия Максима. Особый накал страстей вызвало дело Цепиона, которого обвинял другой плебейский трибун, Гай Норбан. Квинт Сервилий, очевидно, вызывал у судей-всадников особую ненависть, и не только потому, что являлся главным виновником араузионской катастрофы. В свое консульство в 106 году он провел закон о передаче половины мест в комиссиях присяжных сенаторам и тем потеснил всадников, из которых по судебному закону Гая Гракха эти комиссии комплектовались полностью. Patres были в восторге и называли его «патроном сената». [335] Теперь помимо прочего приходилось расплачиваться и за это (Цицерон. Об ораторе. П. 199).
334
В историографии этот закон датируется по-разному, но вероятнее всего, он был принят в 103 году (см.: Щеголев А. В. Закон Апулея 103 г. до н. э. о величии римского народа//Древнее право. 2002. 2(10). С. 114–116).
335
Mtinzer F. Servilius. Sp. 1784.