Сулла
Шрифт:
Тем временем к Филиппу прибыли этруски и умбры, обеспокоенные аграрным законом Друза, – очевидно, речь шла о крупных землевладельцах, боявшихся пострадать от новых разделов в пользу колонистов. [630] Аппиан без обиняков пишет, что прибывшие из Этрурии и Умбрии явились по вызову консулов [631] якобы для выступления против законов Друза, а на деле – чтобы убить его (ГВ. I. 36. 163). Это, видимо, преувеличение – за убийцами можно было и не посылать так далеко, но ясно, что Филипп готовился к очередной атаке.
630
Моммзен Т. Указ. соч. Т. П. С. 159; Gabba Е. Commento. Р. 122. Г. Де Санктис резонно указывает в связи с этим, что именно в Этрурии и Умбрии особенно было развито крупное землевладение (De Sanctis G. Op. cit. P. 20).
631
Э. Габба считает, что упоминание об обоих консулах неверно – в других источниках о втором консуле 91
Новым козырем стали сведения о связях Друза с италийцами. Диодор приводит клятву, которую они принесли на верность трибуну: союзники клялись Юпитером Капитолийским, Вестой, Марсом и другими богами, что будут иметь общих с Друзом врагов и друзей, не щадить себя для его блага, если же он добьется для них прав римского гражданства, считать величайшим своим благодетелем, а Рим – своим отечеством (XXXVII. 11). Иногда этот документ считают фальшивкой, сочиненной врагами Друза уже позднее. [632] Но тогда клятва звучала бы более антиримски, чтобы придать веса обвинениям в адрес Друза и его единомышленников. [633]
632
Last Н. Op. cit. Р. 181. № 1. Против см.: Schur W. Das Zeitalter des Marius und Sulla. Leipzig, 1942. S. 111. Anm. 2.
633
Но нельзя, конечно, быть уверенным, что Диодор точно передал текст клятвы (Pareti L. Storia di Roma e del mondo romano. Vol. III. Torino, 1953. P. 528. № 1).
А вот то, что текст клятвы попал в руки Филиппа и что он публично зачитал ее, вполне возможно. [634] Кроме того, еще весной Друз счел нужным предупредить Филиппа о возможном покушении со стороны италийцев во время праздника на Альбанской горе (О знаменитых мужах. 66.12). Эта странная осведомленность явно навлекла на трибуна подозрения в связях с заговорщиками. [635]
Наконец, один из видных италийских деятелей, Попедий Силон, в 91 году приехал в Рим и несколько дней жил в доме Друза. Рассказывали, что Попедий обратился к юным племянникам Друза, Катону Младшему и его брату Цепиону, с просьбой похлопотать перед дядей о правах союзников. Катон отказался, и тогда Попедий, выставив его за окно, стал трясти мальчика и делать вид, будто разожмет сейчас руки, но Катон остался непреклонен (Валерий Максим. III. 1. 2; Плутарх. Катон Младший. 2. 1–5). Если учесть, что будущему борцу за Республику было тогда четыре года, несерьезность всей этой истории становится очевидна. [636] К тому же Друз и так держал сторону италийцев, и в особых хлопотах нужды не было. Но само пребывание Силона в доме плебейского трибуна также вызывало подозрения. [637]
634
De Sanctis G. Op. cit. P. 29; Gabba E. Rome and Italy: The Social War // САН. 2nd ed. Vol. IX. Cambr., 1994. P. 113.
635
Моммзен Т. Указ. соч. Т. П. С. 160; Last Н. Op. cit. Р. 181; De Sanctis G. Op. cit. P. 27.
636
Gross W. H. Porcius (16) // RE. Hbd. 43. 1953. Sp. 168–169.
637
Last H. Op. cit. P. 181.
Ко всему прочему Филипп, консул и авгур, мог наблюдать знамения и толковать их не в пользу Друза, как это уже делали в свое время враги Гая Гракха. [638] Уверяли, будто в окрестностях Арреция преломленный хлеб кровоточил, под Сполетием видели огненный шар, затмевавший солнце, в Риме ударила молния в храм Благочестия, еще где-то шел каменный дождь (Обсеквент. 54; Орозий. V. 18. 3–6).
Но это было лишь «довеском». На первом месте стояли обвинения Друза в связях с италийцами. Уравниваться с ними в правах не хотели не только многие сенаторы, но и всадники и даже городская чернь, гордившаяся своим исключительным положением. Не меньшую роль, вероятно, играли опасения олигархии, что в случае реализации собственных планов Друз обретет огромную власть. [639] И это при том, что и теперь его влияние было беспрецедентным. Очевидно, этим и воспользовался Филипп, выложивший весь компромат на Друза, какой только смог добыть или сфабриковать. «Обвинения были столь тяжелыми, впечатление в сенате – столь сильным, отсутствие самого смелого защитника [Красса] столь пагубным, что можно было ожидать не более и не менее как senatusconsultum ultimum, то есть объявления Друза врагом и вручения консулам чрезвычайных полномочий для расправы с ним». [640] До этого, правда, не дошло, но законы Друза сенат объявил недействительными – они, как уже говорилось, противоречили закону Цецилия – Дидия, запрещавшему объединять разнонаправленные проекты в рамках одного. Друз не стал применять трибунское вето против этого решения, но заметил, что в будущем сенат ждет возмездие, ибо с прочими он отменяет и закон о передаче судов присяжных в руки patres, призванный служить благу нобилитета (Диодор. XXXVII. 10. 3; Цицерон. О законах. П. 31; О своем доме. 41).
638
Miinzer F. Livius. Sp. 874.
639
Gabba E. Rome and Italy. P. 113.
640
De Sanctis G. Op. cit. P. 30.
Все, чего с таким трудом добился Друз, в одночасье рухнуло. Почему он не стал налагать вето на решение сената? Пример Гракхов и Сатурнина уже показал всю бесполезность этого. К тому же одно дело давить на комиции, а другое – на сенат, ради которого он и боролся за судебный закон. В конце концов, если patres не видят дальше собственного носа и считают, что главное – личный покой, то пусть наслаждаются им. Но когда они поймут, что вечно прятать голову под крыло невозможно, может быть уже поздно.
Нетрудно представить себе настроение италийских соратников Друза. Конечно, им было безразлично, в чьих руках окажутся в Риме суды присяжных и по какой цене будут продавать хлеб римской бедноте. Однако они, похоже, понимали, что после афронта, постигшего Друза, и речи не может идти о даровании им прав гражданства. Сами собой их руки ложились на мечи. Но главный удар ждал впереди.
Друз, как пишет Аппиан, почти не выходил на улицу и работал дома. Однажды он отпускал от себя посетителей и вдруг вскрикнул: «Я ранен!» (По другой версии, он в это время возвращался домой с форума.) Кто нанес удар, неизвестно. Через несколько часов трибун умер. Перед смертью, как говорили, он обратился к присутствовавшим с горделивыми словами: «Будет ли у республики гражданин, подобный мне?» (Аппиан. ТВ. I. 36. 164; Ливии. Периоха 71; Беллей Патеркул. П. 14. 2; Ампелий. 19.6; 26.4; О знаменитых мужах. 66.12; Орозий. V. 18. 7). [641] Виновниками случившегося считали и Луция Филиппа, и Квинта Цепиона, и трибуна следующего года Квинта Бария, о котором еще пойдет речь {Цицерон. О природе богов. III. 81; Ампелий. 19.6; 26.4; О знаменитых мужах. 66.13).
641
Смерть Друза датируют серединой 91 года (Gabba Е. Commento. Р. 123).
Однако эта версия, хотя и является общепринятой, представляется маловероятной. Странно, что Друза убили в собственном доме, да еще в присутствии немалого числа людей, но при этом исполнители ушли незамеченными. Выходит, «работали» профессионалы высшего класса. Но почему же их не задействовали раньше, когда Друз представлял куда большую опасность? Эти вопросы снимаются, если предподожить, что трибун умер естественной смертью, как о том прямо пишет Флор (III. 17. 9). Анонимный автор рассказывает, как однажды Друз упал во время собрания то ли в припадке эпилепсии, то ли потому, что глотнул козлиной крови. Плиний Старший пишет, что он поступил так, чтобы обвинить в отравлении своего недруга Цепиона. Италийцы приносили обеты о выздоровлении трибуна (XXVIII. 148; см. также: Светоний. О знаменитых мужах. 66. 11–12).
Поскольку автор трактата «О знаменитых мужах», рассказывающий эту историю, не связывает ее с убийством реформатора, которое описывает отдельно, может возникнуть впечатление, что эти события произошли в разное время. [642] Посему возможна такая трактовка. Друз действительно упал посреди собрания – дала о себе знать болезнь, возникшая на почве нервного перенапряжения последних месяцев и вообще слабого здоровья. Аппиан, как уже говорилось, пишет, что трибун почти не выходил из дому – очевидно, из-за болезни. [643] У италийцев было время узнать об этом и начать приносить обеты богам за его выздоровление. Что же касается эпизода с мнимым убийством, то тут, очевидно, уже началась агония, сопровождавшаяся сильным кровотечением – кровь Друза обрызгала стены дома и лицо его матери Корнелии (Риторика для Геренния. IV. 31). Это, разумеется, истолковали как результат ранения. Что же касается крика трибуна о том, будто он ранен, то подобным образом могли истолковать любой его возглас, вызванный резким приступом боли.
642
См., напр.: De Sanctis G. Op. cit. P. 26.
643
Miinzer F. Livius. Sp. 879; De Sanctis G. Op. cit. P. 31.
Ходил также слух, будто Друз покончил с собой (Сенека. О краткости жизни. 6.2). Однако всерьез его никто не воспринял. Почти никто не сомневался, что произошло убийство: все трибуны-реформаторы – братья Гракхи, Сатурнин – погибали насильственной смертью. Не могло же здесь произойти иначе! Младший современник Друза Цицерон уверенно говорил о его умерщвлении (О природе богов. III. 81). С такой же уверенностью, не подкрепленной никакими фактами, многие до сих пор пишут об отравлении Александра Невского в ханской ставке или о самоубийстве Николая I.
Сенат не назначил следствия в связи со смертью Друза – другого в тех условиях ожидать не приходилось. [644] Повторялась ситуация со Сципионом Эмилианом, также скончавшимся при не вполне ясных обстоятельствах в 129 году; сенат тогда также не стал расследовать случившееся (Цицерон. За Милона. 16; Дион Кассий. XXXVIII. 27. 3).
Какой бы смертью ни умер Друз, ясно одно: очередная попытка реформирования Республики потерпела крах. Впереди ее ждали десять лет кровавой смуты.
644
Miinzer F. Livius. Sp. 880. L. Де Санктис считает, что оправдать это и был призван слух о самоубийстве (De Sanctis G. Op. cit. P. 32). Но достаточным объяснением было бы и то, что Друз умер естественной смертью.