Сулла
Шрифт:
Так или иначе, Сулла выступил в курии [818] и не только представил аргументы в защиту своих действий, но и предложил объявить Мария, Сульпиция и их приверженцев врагами (hostes). Это отменяло всякую необходимость судебного разбирательства, в ходе которого могли прозвучать неприятные для консулов речи, к тому же могли вмешаться плебейские трибуны. [819] Объявленных же «врагами» в случае поимки предполагалось без долгих разговоров предать смерти (Аппиан. ТВ. I. 60. 271).
818
Трудно сказать, когда собрал Сулла сенат – уже вечером того же дня, когда был взят Рим (Katz В. R. The First Fruits of Sullas March // Antiquite classique. T. 44. 1975. P. 100), или на следующее утро (Letzner W. Op. cit. S. 142). С одной стороны, Сулле надо было торопиться узаконить свои действия и расправу с Марием, которого могли убить в любой момент, а с другой – у него могло просто не хватить времени на созыв patres в тот же день.
819
Ваитап R. A. The hostis declarations of 88 and 87 B.C. // Athenaeum. Vol. 51. 1973. P. 278.
Прежде ничего подобного в римской истории не случалось. Конечно, имели место бессудные расправы над братьями Гракхами, Сатурнином, а в незапамятные времена – над Спурием Мелием. [820] Однако Мелия убил начальник конницы Сервилий Агала, за чьей спиной стоял диктатор Квинкций Цинциннат, в силу своих полномочий имевший право предать смерти любого гражданина. Убийства же Гракхов и Сатурнина, строго говоря, не были вполне законными, хотя в отношении сторонников Гая Гракха и Сатурнина сенат, как
820
Римский всадник Спурий Мелий оказал помощь беднякам во время страшного голода 440–439 годов, торгуя хлебом по сниженным ценам, а неимущим просто отдавая его даром. Завистливые патриции обвинили его в том, что он ищет расположения «толпы», чтобы добиться царской власти. Для борьбы с мнимым заговором был назначен диктатором Луций Квинкций Цинциннат (вторично). Помощник диктатора, начальник конницы Гай Сервилий Агала, явился арестовать Мелия и убил его «при попытке к бегству» (Дионисий Галикарнасский. XII. 1–4; Ливии. IV. 13–14).
821
Ваитап R.A. Op. cit. Р. 277. Not. 41.
822
Mommsen Th. Romisches Staatsrecht. Bd. III. Abt. 1. Leipzig, 1887. S. 51. Anm. 4.
823
Его часто путают в данном контексте со Сцеволой Понтификом (Katz В. R. The First Fruits… P. 101 a. n. 3).
Однако выступление Сцеволы осталось гласом вопиющего в пустыне (шум одобрения, возможно, и был, но открыто никто не высказался). Слишком многие сенаторы не любили не в меру честолюбивого, надменного и неотесанного Мария. Конечно, он спас Рим от лютых врагов, но такие же заслуги имели многие – Фурий Камилл, Фабий Кунктатор, Сципион Африканский. При этом никто из них не посмел явиться в сенат в триумфальном одеянии и не водил дружбу с трибунами-бунтовщиками вроде Сатурнина и Сульпиция. К тому же Марий – выскочка, не с его худородным происхождением шесть раз становиться консулом, чего уже более ста лет не удостаивались и куда более знатные люди с не меньшими заслугами перед Римом. Вряд ли сенаторам нравилось и до неприличия упорное стремление Мария добиться новых триумфов и консулатов – надо же и другим дать простор. В конце концов, старый интриган сам был виноват в случившемся – не устрой он вместе с Сульпицием беспорядков на улицах города, не лиши Суллы командования, последний не двинулся бы на Рим, и не пришлось бы шестикратному консулу теперь скрываться, словно беглому рабу. Так стоит ли из-за него ссориться с консулами, которые еще, чего доброго, возьмут курию в осаду? [824]
824
Ваитап R. A. Op. cit. P. 273.
Между тем очевидно, что если бы patres прислушались к мнению Сцеволы, Сулле, вероятно, пришлось бы уступить – вряд ли он посмел бы применить к ним силу. Прояви сенаторы перед лицом такой угрозы твердость, их авторитет только выиграл бы. [825] Однако у них явно не было желания на собственной шкуре проверять, насколько серьезно настроен Сулла. Холодный расчет уступил место страху и мелочному недоброжелательству.
В итоге сенат, а затем и комиции [826] объявили врагами римского народа самого Гая Мария, старшего из его сыновей Гая, а также Публия Сульпиция, Публия Корнелия Цетега, Квинта Грания, Публия Альбинована, Марка Летория, Квинта Рубрия Варрона и других [827] – всего двенадцать человек (Аппиан. ТВ. I. 60. 271). Их имущество подверглось конфискации, а вслед за самими «врагами» направили погоню. Сульпиций спрятался в имении под Лаврентом, но был выдан собственным рабом. Сулла в награду за услугу даровал рабу свободу, но в наказание за предательство господина велел сбросить его со скалы (Плутарх. Сулла. 10.2; Ливии. Эпитома 77). Высланные консулами всадники захватили трибуна и обезглавили его. «Отрубленная голова Сульпиция, выставленная перед рострами напоказ, стала предвестием неминуемых проскрипций» (Беллей Патеркул. П. 19. 1). Если по смерти Тиберия Гракха много говорили о святотатственном убийстве плебейского трибуна, чья личность неприкосновенна, то теперь об этом речи не шло – ко многому уже привыкли…
825
Уступка же Сулле, несомненно, нанесла ущерб авторитету сената (ВиЫ Ch. М. Cinnanum Tempus: A Reassessment of the Dominatio Cinnae // Historia. Bd. 13. 1964. P. 310).
826
Katz B. R. The First Fruits… P. 102–103.
827
Т. Ф. Карни считает, что в числе объявленных врагами были брат Мария Марк, его приемный сын Марк Марий Гратидиан, а также Гней Граний и Децим Юний Брут (Carney Т. F. Op. cit. Р. 101; один из Гра-ниев был пасынком Мария: Плутарх. Марий. 35.9). Б. Р. Кац вместо этих лиц предлагает Гнея Папирия Карбона и Марка Юния Брута (Katz В. R. The First Fruits… P. 105–115). Его возражения против того, что в данном списке значился Марий Гратидиан, заслуживают внимания.
Что же касается Мария, то его бегство может послужить отличным сюжетом для приключенческого романа или сказок «Тысячи и одной ночи». [828] Он добрался до своего имения Солония, а оттуда в Остию. Там он сел на корабль, приготовленный одним из его друзей, Нумерием, и вместе с пасынком Гранием вышел в море. Однако на море началось очень сильное волнение, и Мария стала мучить морская болезнь. Он сошел со спутниками на берег около Цирцей и проблуждал с ними до ночи в поисках пищи. По дороге Марий ободрял товарищей, говоря, что верит в свою судьбу – в молодости, живя в деревне, он подхватил полой плаща падающее орлиное гнездо с семью птенцами, а это, как предсказали гадатели, сулило ему семикратное обладание высшей властью. Другими словами, его ждет еще и седьмое консульство, а стало быть, все закончится хорошо. [829] На следующий день ему сообщили, что сюда скачут всадники, разыскивающие его. Беглецы поспешили к морю и увидели там два грузовых судна. Граний сумел доплыть до одного из них и отправился на остров Энарию. Удалось добраться до другого корабля и его отчиму, хотя двум рабам стоило немалых трудов удержать на поверхности воды грузного Мария.
828
Valgiglio Е. Plutarco. Vita di Mario. Firenze, 1956. P. 178. Разумеется, здесь сыграла свою роль и античная традиция, «обогатившая» описание этих событий самыми невероятными подробностями. В главном нашем источнике по данному вопросу, рассказе Плутарха (Марий. 35–40), прослеживается параллель с аналогичным сюжетом о бегстве и изгнании Фемистокла (Плутарх. Фемистокл. 24–31; Carney Т. F. Op. cit. Р. 98; Van Ooteghem J. Op. cit. P. 290. Not. 3).
829
Как отмечал еще сам Плутарх, эта история невероятна, ибо орел высиживает только два яйца (Марий. 36. 10), максимум – четыре. Впрочем, независимо от подлинности этой истории, теоретически не исключено, что Марий рассказывал ее (Carney Т. F. Op. cit. Р. 106). Следует отметить, что истории такого рода передавали о многих деятелях античной культуры – Стесихоре, Пиндаре, Эсхиле, Платоне, Горации (Valgiglio Е. Plutarco. Vita di Mario. P. 166), и присутствие в таком ряду далекого от изящной словесности Мария
Как раз в этот момент появились преследовавшие его всадники. Они потребовали, чтобы судовладельцы либо пристали к берегу, либо бросили беглеца в воду. После некоторых колебаний хозяева корабля ответили, что не выдадут Мария, молившего их о защите, и поплыли дальше. Однако вскоре они стали на якорь у болотистого устья реки Лирис и предложили изгнаннику выйти на сушу, чтобы поесть и отдохнуть, а они подождут, пока подует попутный ветер. Несмотря на опасность погони, он сошел на землю, очевидно, и впрямь нуждаясь в отдыхе и еде. [830] Матросы же вскоре подняли якорь и уплыли в море, «полагая, – как пишет Плутарх, – что выдать Мария бесчестно, а спасать его опасно» (Марий. 37.8).
830
Valgiglio Е. Plutarco. Vita di Mario. P. 171.
Оставленный всеми беглец добрался по бездорожью [831] до хижины старого рыбака и стал просить, чтобы тот спрятал его, обещая потом щедро наградить. Рыбак сжалился над ним и отвел его в тесную пещеру недалеко от реки, для маскировки набросал сверху тростника, веток и травы и там оставил Мария. Однако вскоре появились преследователи, посланные Геминием из Таррацины, лютым врагом полководца. Они стали кричать на рыбака, требуя, чтобы тот рассказал им, где он прячет «врага римского народа». Марий разделся и спрятался в болотной жиже – очевидно, боясь, что его прежнее убежище вот-вот станет известно врагам. Однако брошенная одежда, видимо, и выдала местонахождение беглеца [832] – вскоре его вытащили из болота и повели в Минтурны. Здесь пленника разместили в доме некоей Фаннии, по делу которой он вынес в 100 году позорящий ее приговор. [833] Однако женщина не питала к Марию ненависти и приняла его радушно. [834] Он же, если верить Плутарху, заявил ей, что верит в свою удачу, ибо перед самым домом Фаннии навстречу ему выбежал осел, который, «весело и лукаво взглянув на Мария, сперва остановился против него, потом пронзительно закричал и запрыгал от радости». А поскольку он сразу же бросился к источнику, чтобы напиться, и не притронулся к корму, то Марий сделал вывод, что спасение ему придет с моря, а не с суши (Марий. 38. 7–9; см. также: Валерий Максим. I. 5. 5; Граний Лициниан. 15-16F). Остается лишь удивляться проницательности полководца, столь хорошо разбиравшегося в настроениях ослов, однако в его судьбе было столько необычного, что в народе верили самым невероятным предзнаменованиям, связанным с его именем. [835]
831
Эпиграфические данные позволяют предположить, что в тех краях у Мария была вилла (Van Ooteghem J. Op. cit. P. 293–294. Not. 5; 297). Вероятно, он спешил к своему имению напрямик.
832
Сатеу Т. F. Op. cit. Р. 108–109.
833
Фанния после развода с мужем, Тиннием, потребовала возврата своего богатого приданого, а тот в ответ обвинил ее в прелюбодеянии. Однако, как стало известно, Тинний с самого начала знал о ее распутном поведении и все же женился на ней – видимо, из-за денег. Поэтому Марий велел Тиннию вернуть бывшей жене приданое, а Фаннию в знак порицания приговорил к символическому штрафу в один сестерций (Плутарх. Марий. 38. 4–5; Валерий Максим. VIII. 2. 3).
834
Помещать схваченных под домашний арест в жилище их друзей было обычной практикой (Сатеу Т. F. Op. cit. Р. 111). Из этого можно заключить, что о добром отношении Фаннии к Марию было известно и раньше, однако Плутарх об этом не упоминает для нагнетания драматизма.
835
Passerini A. Op. cit. Р. 371.
Появление Мария в Минтурнах поставило местных магистратов – дуумвиров – и членов городского совета в сложное положение. Наиболее почтенные горожане были тесно связаны с заклятыми врагами Мария – Метеллами, – но среди простых людей Марий пользовался чрезвычайной популярностью; законность приказа о его убийстве, учитывая условия, в которых сенат издал его, могла вызывать сомнения. [836] Поэтому никто не решался взять на себя неприятную роль палача. Дальнейшее выглядит сюжетом, достойным романтической баллады: лишить Мария жизни согласился какой-то галл или кимвр. [837] Однако, когда варвар вошел в дом, где находился победитель при Верцеллах, ему показалось, будто в темноте глаза полководца горят ярким огнем, а его голос из тьмы грозно вопрошает: «Неужели ты дерзнешь убить Гая Мария?» Варвар бросился бежать, бросив меч, и закричал: «Я не могу убить Гая Мария!» После этого жители и старейшины Минтурн, то ли увидев в происшедшем знамение, то ли устыдившись и вспомнив, что хотят лишить жизни человека, спасшего Италию, раскаялись в первоначальном своем намерении и решили помочь ему (Плутарх. Марий. 39. 1–4; Annum. ГВ. I. 61; Ливии. Эпитома 77; Валерий Максим. П. 10. 6; Беллей Патеркул. П. 19. 3–4).
836
Сатеу Т. F. Op. cit. Р. 109.
837
У Валерия Максима (П. 10. 6) определенно говорится об общественном рабе из кимвров (servus publicus natione Cimber). Путаница связана с тем, что в начале I века до н. э., как уже говорилось, римляне еще не различали галлов и германцев.
Затем «все должностные лица вместе вошли к Марию и, окружив его, отвели к морю… Дорогу к морю преграждала посвященная Марике роща, которую там чтили как святыню и заботились, чтобы ничто внесенное в нее не выносилось обратно. Чтобы обойти ее кругом, нужно было потратить много времени, и тогда один из старейших провожатых вскричал, что ни одна дорога не заповедна, если по ней идет к спасению Марий, первым взял на плечи часть поклажи, которую несли на корабль, и прошел через рощу. Добрая воля спутников помогла быстро собрать все необходимое, некий Белей предоставил Марию судно, а потом, изобразив все эти события на картине, посвятил ее в храм [838] » (Плутарх. Марий. 39–40).
838
Имеется в виду храм Юпитера (Сатеу Т. F. Op. cit. Р. ПО. Not. 1).
Более кратко, но с не меньшим пафосом описал эти события Цицерон: «Разве жители Минтурн, которые спасли Мария от меча гражданской войны и нечестивых рук, дали кров и отдых ему, измученному голодом, усталостью и бурями, снарядили в дорогу, предоставили корабль и его, когда он покидал землю, которую спас, провожали с молитвами, напутствиями и слезами, не снискали этим навек добрую славу?»* (За Планция. 26). [839]
Как видим, Цицерон ничего не сказал ни об осле, ни о варваре-палаче. [840] Вытекает ли отсюда, что все эти детали не заслуживают доверия? Что касается осла, то это явно фольклорная подробность, [841] а вот поведение германца (или галла) представляется вполне объяснимым. Он был общественным рабом и, очевидно, выполнял грязную работу городского палача. Вряд ли речь шла о том, что он вызвался убивать Мария добровольно – ему просто велели выполнить его обязанности. С учетом этой поправки все встает на свои места: варвар вошел в помещение, где должен был казнить пленника, но тот надменно спросил его: неужели он посмеет убить самого Мария? Узнав, с кем имеет дело, палач, естественно, оробел – он не мог не знать, что у простых горожан полководец пользуется популярностью. А если они отомстят? А если объявятся родственники? О кровной мести варвар, особенно если он был германцем, наверняка знал не понаслышке. Не приходится удивляться, что он отказался убивать Мария. Магистраты же, по-видимому, объявили это божественным знамением и, ссылаясь на волю небожителей, отпустили победителя Югурты и кимвров. [842]
839
Аппиан рассказывает, что после бегства из Минтурн Марий прятался от преследовавших его в какой-то хижине всадников и спасся благодаря тому, что заставил рыбака отплыть на лодке в море (ГВ. I. 62. 277–278). Это живо напоминает рассказ Плутарха о Марии и рыбаке, хотя детали существенно различаются. Однако порядок изложения у Плутарха признается учеными более предпочтительным (Passerini А. Ор. cit. Р. 373; Сатеу Т. F. Op. cit. Р. 109).
840
Грималь П. Цицерон. С. 59; Weynand R. Op. cit. Sp. 1414.
841
Осел как предвестник удачи упоминается, например, у Светония (Август. 96.2).
842
это предположение высказывает Т. Ф. Карни (Сатеу Т. F. Op. cit. Р. 109–110).