Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.
Шрифт:
И для министров, и для главнокомандующего главное значение материковых колоний после завоевания Канады заключалось в их способности продолжать обеспечивать провинциальные войска, и они делали это в достаточной мере. Правда, законодательные органы колоний не считали интуитивно очевидным, почему они должны продолжать собирать и оплачивать солдат после того, как Канада пала и угроза индейских набегов исчезла. Но губернаторы, такие как новый глава администрации Массачусетса Фрэнсис Бернард, поспешили напомнить своим членам ассамблеи, что они «не должны думать, что если война не бушует в ваших собственных дверях, то вы можете быть беспечными ее зрителями», и представители в большинстве своем отреагировали хорошо[680].
Продолжение парламентских субсидий помогает объяснить готовность представителей различных колоний прислушаться к призывам империи. Но факт остается фактом: большинство ассамблей проявили энтузиазм, почти сравнимый с тем, что они демонстрировали в 1759 и 1760 годах. Только две колонии, обе из которых были разделены хроническими
И все же, как ни готовы были правительства большинства колоний предложить своим жителям военные услуги, колонисты и их законодательные органы произвели на людей, управлявших империей, не лучшее впечатление, чем когда-либо. Амхерст, обязанный поставлять войска для вест-индских экспедиций, но не имевший возможности отправлять батальоны красных мундиров до тех пор, пока провинциалы не освободят свои посты, презирал американцев, которые всегда прибывали с опозданием и проявляли инициативу лучше всего, когда дело доходило до растраты пайков и жалованья. Для него каждый случай недобросовестного поведения и каждый случай невыполнения квоты на призыв свидетельствовали о плохом характере колонистов и корысти их правительств — черты американской жизни, которые он привык ожидать и ненавидеть. Но главнокомандующий, как правило, оставался при своем мнении и жаловался своему начальству более горько, чем провинциальным законодательным органам. Поэтому донесения Амхерста, наряду с более старыми жалобами Лаудуна и Брэддока, накапливались в Лондоне, где они составляли последовательную схему, на основе которой министры понимали характер и патриотизм американцев. Однако, как бы ни были они тревожны, подобные свидетельства не вызвали никаких официальных действий. Даже возмущение секретаря Юга лорда Эгремонта тем, что, по его мнению, пенсильванцы «преднамеренно решили не оказывать никакой помощи», как только «непосредственная опасность будет удалена от их собственных дверей», вызвало лишь раздраженное письмо исполняющему обязанности губернатора провинции[682].
Уайтхолл больше беспокоила торговля колоний с врагом, которая создавала проблемы с самого начала войны. В августе 1760 года Питт приказал губернаторам колоний пресечь «незаконную и самую пагубную торговлю, которую ведут подданные короля… благодаря которой [французские колонии] в основном, если не в одиночку, поддерживают и затягивают эту долгую и дорогостоящую войну». Однако, несмотря на это громкое осуждение, контрабанда была настолько обширной, а многие колониальные таможенники были на подхвате, что большинство губернаторов могли лишь повторять осуждение Питта в отношении практики, которую они не могли надеяться остановить. Лишь горстка королевских чиновников предприняла попытку привести приказ Питта в исполнение. Самый значительный случай произошел в Колонии залива, где необычайно добросовестный губернатор Бернард и столь же пунктуальный председатель высшего суда колонии, вице-губернатор Томас Хатчинсон, попытались помочь честному таможенному инспектору выступить против бостонских торговцев-контрабандистов и их союзника, коррумпированного таможенного сборщика порта. Результаты оказались далеко не обнадеживающими[683].
В начале 1761 года генеральный таможенный инспектор Массачусетса обратился в высший суд колонии с просьбой продлить действие так называемых «ордеров на помощь» — генеральных ордеров, позволяющих таможенникам входить на склады и в частные дома, где, по их мнению, хранились контрабандные товары. Купцы города подали петицию против выдачи ордеров. В завораживающих аргументах перед Хатчинсоном и другими судьями адвокат купцов Джеймс Отис-младший утверждал, что, разрешив общие обыски, суд выпустит на свободу «монстра угнетения», поставив под угрозу как права подданных по общему праву против необоснованных обысков, так и естественные права человека. Аргументы Отиса произвели фурор, вызвали народные демонстрации против «тирании» и положили начало его карьере как лидера оппозиции в Генеральном суде. Более того, они переосмыслили политику в Массачусетсе, одновременно дав оппозиционным политикам дело (защита прав), героя (Отис) и врагов (таможенники, Бернард и Хатчинсон) в качестве мишеней для их риторических колкостей. Однако при всем этом они не смогли сделать ничего, кроме как отсрочить выдачу предписаний. Хатчинсон отложил свое решение до тех пор, пока не смог проконсультироваться
В результате — что неудивительно, учитывая интенсивность беспокойства торговцев, популярность ораторского искусства Отиса, политический капитал, который можно было заработать на призывах к свободе, и готовность контрабандистов защищать свои инвестиции внеправовыми средствами, — толпы, вдохновленные торговцами, запугали таможенников и фактически аннулировали предписания. Это поставило Бернарда в сложное и неловкое положение в самом начале его правления, и многие политические проблемы, которые омрачат будущие годы как его, так и Томаса Хатчинсона, напрямую вытекают из этого эпизода. Но самым значительным краткосрочным результатом разочарований Бернарда стало то, что государственный секретарь Южного департамента, Торговый совет и остальные его британские корреспонденты получили множество отчетов о том, как контрабандисты, их домашний адвокат и их сторонники в Генеральном суде создали «конфедерацию», чтобы помешать законной власти Короны. Как и жалобы Амхерста на то, как колонии предоставляют войска, отчеты Бернарда давали британским чиновникам доказательства того, что контрабанда — это проблема, требующая внимания со стороны ответственных имперских властей.
Вряд ли можно найти более яркий пример того, как общественные споры могут создавать политические разногласия, сохраняющиеся еще долгое время после того, как первоначальные вопросы спора исчезают. На самом деле, сопротивление бостонцев таможенникам, обладавшим предписаниями, длилось очень недолго, поскольку сдача Мартиники в феврале 1762 года открыла этот остров и остальную часть французской Вест-Индии для законной торговли внутри Британской империи. Французская патока, главный контрабандный товар в Массачусетсе, внезапно стала вполне легальным товаром. Бостонские купцы, больше не опасаясь, что таможенники ворвутся на их склады и обнаружат контрабанду, потеряли интерес к протестам против конституционных опасностей генеральных ордеров. Вплоть до конца 1760-х годов ордера на помощь оставались в силе, и новые ордера выдавались, не вызывая ни политической ярости, ни насилия толпы, ни особого внимания. К концу 1762 года оппозиция в Генеральном суде более или менее угасла, в первую очередь потому, что ее животрепещущий вопрос отошел на второй план. В 1763 году в политике Массачусетса воцарилось спокойствие, или то, что можно было назвать спокойствием на местном уровне. Хотя расстановки блоков в ассамблее еще не раз проявятся в последующих спорах, волнения по поводу предписаний о помощи утихли так же быстро, как и любая другая буря в бостонском чайнике.
Взятые вместе, дело о предписании помощи и недовольство Амхерста тем, как колонии взимали провинциальные войска, свидетельствуют о том, что, хотя связи между метрополией и колониями оставались принципиально прочными во время долгого перехода к миру, пропасть, которая всегда зияла между американскими условиями и британским восприятием, зияла еще шире, чем когда-либо. Война на пять долгих лет вывела колонии в центр британской политической сцены и отправила влиятельных администраторов на периферию империи, многократно увеличив как количество докладов об американских условиях, так и внимание, которое министры были готовы им уделять. Смещение акцента в войне после 1760 года уменьшило готовность политических лидеров Британии думать о колониях, не снижая статуса и не разрушая связей тех людей, как Амхерст, которые оставались на своих местах — людей, чья работа становилась все более неприятной после победы. Как при сборе войск, так и при попытке пресечь контрабанду, измученные офицеры Короны сталкивались с не очень хорошей реакцией, а и вовсе с сопротивлением колонистов. Когда они жаловались, начальство воспринимало их доклады как точное представление о недостатках характера и беззаконном нраве американцев.
И все же, по крайней мере на данный момент, министры не предпринимали никаких действий. Война, по сути, помешала им. Во-первых, они были слишком заняты европейскими делами, чтобы заниматься театром военных действий, где война фактически закончилась. Поэтому в последние критические годы конфликта британские министры мирились с не слишком идеальным поведением и даже терпели то, что казалось им радикально несовершенным поведением, вместо того чтобы вносить осложнения в свою и без того сложную жизнь. Но они понимали, насколько жалобы Амхерста на рекрутский набор совпадают с жалобами его предшественников; они видели, что укоренившиеся корыстные интересы колониальных купцов угрожали благополучию империи в 1762 году так же сильно, как и в 1755 или 1756. И они знали, что, когда мир наконец вернется, ответственные офицеры короны должны будут взять колонии под контроль, чтобы способствовать порядку и должному подчинению, без которых империя не сможет выжить.
Если затягивание войны отвлекало британских чиновников от решения колониальных проблем, оно также концентрировало их внимание на стратегических проблемах (людские ресурсы и торговля с врагом) и откладывало разработку политики по борьбе с наиболее яркой и потенциально разрушительной тенденцией в Северной Америке — быстрым перемещением колонистов и европейских эмигрантов в глубинку и недавно завоеванные регионы. В результате в последние годы войны часть этой миграции будет официально поощряться, часть получит хотя бы некоторую официальную санкцию, но большая часть будет просто неконтролируемой. Все это привело бы к дестабилизации обстановки, запутыванию политики и бизнеса и, по крайней мере косвенно, сделало бы периферию империи менее управляемой, чем когда-либо.