Сущность
Шрифт:
– Ты поможешь мне, Билли?
Билли посмотрел на Шнайдермана. Судя по всему, доктор был нормальным. Но даже если Шнайдерман и пытался им манипулировать, это было на благо мамы.
– Как?
Шнайдерман посмотрел Билли в глаза и мягко улыбнулся.
– Не притворяйся. В следующий раз.
Билли откинулся назад.
– Это не так просто, – сказал парень. – Все меняется. Иногда…
– Конечно. Я понимаю, Билли. Но вы с сестрами должны привести маму к реальности. Ты понимаешь?
– Да. Наверное.
– Когда она думает, что видит или слышит что-то, ей нужно, чтобы ты это подтверждал. И тогда становится лишь труднее убедить ее, что
Билли замолчал.
– Твоя любовь вернет ее, – тихо продолжил Шнайдерман, – если ты не поддашься. Понимаешь?
Билли кивнул.
– Ты обещаешь?
– Обещаю.
Шнайдерман вздохнул и поднялся. Он взглянул на Карлотту: ее было видно через открытую дверь. Ее глаза были закрыты, но он знал, что она не спит. Он повернулся к Билли.
– Может, зайдешь к ней? Она хочет с тобой поговорить.
Билли медленно встал, а затем тихо зашагал к маминой койке. Шнайдерман слышал их тихие голоса, затем нежный плач Карлотты. Он отвел взгляд, борясь с собственными эмоциями.
11
Послеполуденное солнце светило на листву, дрожащую над домом в порыве ветра. Издалека доносились голоса детей. Из гаража долетали звуки радио Билли. Синди вернулась в свою квартиру. Карлотта посмотрела в окно на длинные золотистые лучи солнца, пробивающиеся сквозь деревья. Лужайка выглядела такой зеленой, такой свежей. Оттуда были смутно видны Гринспаны, пьющие кофе в своей крошечной гостиной. Джули и Ким что-то писали мелом на тротуаре. Такая нормальность казалось олицетворением красоты, счастьем наедине со своими детьми. И теперь она стала чужой и, возможно, навсегда.
Карлотта села на диван. Ее жизнь была адом вот уже три месяца. Причины больше не приходили ей в голову. Не было смысла гадать почему. Шнайдерман был прав. Конечно, ей нужно лечь в больницу. Ее дом казался таким уютным, как старый друг. Невзрачное, приземистое здание, подобное остальным. В нем была вся ее жизнь. Она будто прощалась с чем-то прекрасным и постоянным.
Каково ей будет в больнице? Карлотта не сомневалась, что через две-три недели ее попросят остаться еще на неделю. Потом еще на одну. У нее не было иллюзий на этот счет. А дети? Когда ты сходишь с ума, разве у тебя не забирают детей? Ее посетила леденящая душу мысль: не отошлют ли их к ее матери? Нет, не может быть. У нее ведь должны остаться какие-то права. Шнайдерман ведь говорил о приемной семье? Надо будет спросить при следующей встрече. А как же социальное обеспечение? О детях они тоже позаботятся. Ну, хоть что-то. Пока им не исполнится по восемнадцать.
Это было похоже на подготовку к смерти. Она видела перед собой только бесконечные коридоры какой-то забытой палаты, забытой даже ей самой. Жизнь взяла над ней верх. Вопреки всему, чему научил ее Боб Гарретт. Проиграть можно, даже еще не умерев.
Карлотта чувствовала странную апатию. Она отдалась судьбе. Доверилась Шнайдерману. Себе она больше не верила. Карлотта видела себя последним звеном в длинной череде людей, побежденных жизнью. Франклин Моран, к двадцати пяти годам превратившийся просто в пустую оболочку. И священник, пастор Дилворт, состарившийся так рано, выевший себя изнутри, так и не познавший жизни. «Пусть он лежит в земле», – подумала Карлотта. Пусть мертвые остаются мертвыми. Даже Джерри, по-своему, мягко, так упорно добивавшийся чего-то в жизни. А если он узнает, если заподозрит, что основа его жизни разрушилась?
Угасающий день отбрасывал оранжевый отблеск на
Карлотта легла на диван, вытирая глаза. Ей было жаль своих детей. Если бы ей хоть раз приснилось, что произойдет подобное, что они останутся одни, даже на мгновение, она бы никогда… Но Карлотта старалась не думать. Она будет спать. Она еще раз поспит в этом дешевом и знакомом доме, где все развалилось прямо на глазах. Потом она встанет утром, и…
Все закончится. Начнется смерть при жизни. Такова реальность. Вот что с ней стало. И с этим уже ничего не поделать. Джерри? Джерри больше ее не увидит. Он никогда не пойдет в психушку искать Карлотту. Разве это не признак конца? И она не могла винить его. Ему еще жить да жить. Внезапно в ней поднялась волна отвратительной ненависти. До чего дошло! Такое подлое и отвратительное поражение!
Медленно темнело. Дети вошли в дом, увидели ее спящей и не издали ни звука. Они тихо поужинали супом из банок и хлебом, а затем снова вышли. Им было грустно. В каком-то смысле их мать умирала. Она была жива, но при этом была мертва. Никто не хотел об этом говорить. Они вышли на улицу, где сумерки становились все тусклее и тусклее. Билли зашел в гараж. Длинные тени казались безлюдными, пустыми, и он старался не заплакать.
Карлотта погрузилась в необычайно глубокий сон. Ее мысли были чернотой, смешанной с потоками еще более глубокой черноты. Она ничего не знала. Не подозревала о своем существовании. Пока не начала подниматься, сначала лениво, как рыба со дна океана, все больше и больше осознавая проблему.
В голову тяжело било набатом. Кровеносные сосуды пульсировали, и с каждым ударом боль усиливалась. Карлотта попыталась сесть. Она могла только перекатиться на бок, держась за голову. Ее охватила тошнота. Странная тошнота. Она накатывала и отступала, как черная волна в животе, жестоко ослабляя и утягивая обратно в сон.
Где девочки? Было уже поздно. Карлотта пыталась прислушаться, определить их голоса. Но звуки за окном были фрагментарными, бессвязными и не складывались воедино. Она смутно слышала шелест листьев за окном. Отметила, что окно было закрыто. Почему?
Карлотта повернула голову. Другое окно тоже было закрыто и заперто. Ничто больше не имело смысла. Внутри было темно. Перед глазами вращались крошечные точки. Какие-то безумные тиски сжимали ее голову, заставляя колотиться.
Карлотта перекатилась в сидячее положение. Она схватилась за голову. Ее вот-вот стошнит. Затем она увидела дверь на кухню. Та тоже была закрыта. Еще одна вещь, которая не имела смысла. Она попыталась встать, но не смогла. Тело казалось тяжелым, невероятно тяжелым. От двери, ведущей в коридор, ее отделяла будто целая миля. Дверь в коридор тоже была закрыта. И будто на замок. На полу лежал ковер.
«Что происходит? – подумала Карлотта. – Где я?» Она снова посмотрела на другую дверь. Под нее тоже подложили коврик. Карлотту заперли в гостиной. «Где все? – задумалась женщина. – Что это за шум? Я что, оглохла?»
В ушах раздалось неприятное шипение. Карлотта закрыла их руками. Звук не прекращался. Но сквозь шипение она слышала, как издает звуки обогреватель. Значит, не оглохла. Карлотта обернулась. У его основания исчез мерцающий синий огонек. Было темно, как в глубокой яме. В комнате слышалось только шипение газа.