Свечка. Том 2
Шрифт:
– Беспредел, гражданин начальник! – забасил, заблажил хорошо поставленным уголовным голосом рыжий. Он обращался к начкару, но говорил не для него – как артист на сцене, обращаясь к партнеру, все время думает о зале.
Вагонзак внимал происходящему в вашей клетке, предвкушая дальнейшее развитие сюжета.
– Беспредел, гражданин начальник! Не можно нам с чуханом на одной киче находиться! Плановый прием пищи пора осуществлять, штефкать хочется, а тут этот сидит!
– А кто тебе сказал, что он чухан? –
– Да мне говорить не надо, гражданин начальник! Я эту нелюдь на дух чую! – вдохновленный реакцией зала, все больше заводил себя рыжий. – Нельзя по беспределу жить! Или мы его под шконку сейчас загоним или его убирай!
– Я тебя уберу, – зычно и властно оборвал вдруг зэка начкар.
В вагоне сделалось еще тише, но это было другое качество тишины. Ожидание сменилось разочарованием.
Рыжий провалил спектакль.
– Беспредел, гражданин начальник, – забубнил он, запоздало пытаясь если не спасти ситуацию, то хотя бы сохранить лицо.
– Ну а ты чего сидишь, как мокрая курица? – выключив из зоны своего внимания рыжего, обратился к тебе начкар.
Да, видок у тебя был…
Ты поднялся и прохрипел что-то даже для себя неразборчивое и еще ниже опустил голову.
– Курочка петушком поет, – хохотнул рыжий, вновь пытаясь привлечь к себе внимание, но шутка принята не была.
– Я за него заступился, – заговорил очкарик, обращаясь к начкару, рассчитывая если не на похвалу, то на сохранение статус-кво, но получил за это словесную оплеуху.
– А кто тебя, четырехглазого, просил? – насмешливо и презрительно проговорил начкар, и в вашей клетке и в соседней подобострастно засмеялись. Видавшего виды прапора этот фальшивый смех не вдохновил, лицо его сделалось жестким, а голос еще более зычным и властным. Глянув на стоящих тут же двух конвоиров, он приказал:
– Распихать всех по соседним клеткам, а этого… – он указал на тебя взглядом, – здесь оставить.
Это никому не понравилось, никому не хотелось перемещаться, сдвигаться и еще больше тесниться.
– Гражданин начальник… Ну гражданин начальник… – недовольно загудели в вашей клетке и в других, а начкар улыбнулся, довольный собой, зная точно: если народу не нравится то, что делает власть, значит, она, власть, права.
Недовольный гул рос, но начкар оборвал его и заглушил до нуля, гаркнув так, что даже поезд начал резко, визгливо тормозить.
– Я кому чего сказал?! В порядке живой очереди! По одному! Бегом!
Сутуля толстую ватную спину, деревенский очкарик зыркнул на тебя из-за плеча неожиданно зло, и ты подумал, что это он должен был тебя задушить.
«А хорошо в клетке одному», – успокоенно проговорил ты про себя, и, словно подтверждая твои слова, все оттуда же, из-под левой подмышки
Видно, его очень испугали удар и вода, наверное он боялся воды.
«Давай, давай! – подбодрил ты своего единственного последнего друга. – Теперь нам никто не мешает».
И, услышав тебя и поверив, перебирая цепкими лапами, он стремительно понесся к твоему замершему в ожидании губительной встречи сердцу.
Поезд разогнался. В вагоне было сизо от сигаретного дыма, душно, но все еще холодно. Ты зябко поежился, сидя на жесткой скамье, подвинулся спиной к стенке, поднял, подобрал под себя колени, обхватил их руками, сжался, нет, в самом деле – хорошо в клетке одному.
– Эй, осужденный! – громким шепотом позвал тебя конвоир.
Глотнув воздуха, ты торопливо поднялся.
Это был курносый, розовощекий, плотный, неладно скроенный, но крепко сшитый парень. Нерешительно улыбнувшись, он обнажил крупные белые зубы с нелепой золотой фиксой впереди.
Без сомнения, он тоже был деревенский.
И еще скажу… Русская деревня умирает на зоне не только в качестве охраняемых, но и охраняющих – по обе стороны клетки.
Сердце подпрыгнуло, и паучок испуганно метнулся в свое укрытие.
– Осужденный… Это… Ваше фамилие – Золоторотов? – спросил он тем же громким шепотом, глядя на тебя с живым интересом.
– Да.
– А это… Звать как?
– Евгений.
– А отчество?
– Алексеевич.
– А год рождения какой?
Ты назвал.
– А день?
– Что? – не понимал ты.
– Ну, день рождения, когда родился, – торопил он тебя с ответом, опасливо косясь на купе начкара.
Ты напрягся, вспоминая, и назвал день своего рождения.
«Зачем вам это?» – хотелось спросить все еще стоящего у двери клетки конвоира, но, разумеется, не спросил.
– Это… Тебе водка не нужна? – спросил он, улыбнувшись смущенно.
Ты мотнул головой: «Нет, не нужна».
Обнажив в улыбке свой золотой зуб, конвоир ушел.
«Зачем ему это? – удивленно думал ты, вновь усаживаясь на жесткую скамью. – Чтобы продать мне водку? Странно… Ну где же ты, где ты?»
Паучок не отзывался, видно, его сильно напугали появление конвоира и эти странные вопросы.
Сердце билось ровно и радостно, объявляя тебе и миру: «Я есть! Я живо! Мы живы!»
Ты усмехнулся и устало прикрыл глаза.
В вагоне сделалось по-праздничному шумно. Это был русский праздник дороги. В клетках рассказывали что-то, спорили, смеялись, хвастались, врали, привычно и незло переругивались.
– Чего так дорого? – донесся ворчливый голос из соседней клетки.
– Начальник цену назначает. Мы только десять процентов навариваем, – это был голос знакомого конвоира.