Свержение ига

Лощилов Игорь

Дальнейший путь он продолжил вместе с ним.

С новым монастырём у Бориса Волоцкого складывались непростые отношения. Обычно каждый удельный князь был заинтересован в том, чтобы иметь у себя крупную монастырскую вотчину, поскольку она увеличивала его богатства и поднимала авторитет. Борис подарил монастырю на обзаведение несколько деревень, надеясь со временем возместить потерянное сторицею. Но Иосиф Волоцкий, основатель монастыря, с отдачей не спешил. Он сразу же принялся за исправление местных нравов, причём начал с самого князя, отправив тому несколько нравоучительных посланий. Пьянство, блуд, сквернословие, игрища, наряды, соколиная охота — всё, чем жил волоцкий князь,

подверглось гневному осуждению бойкого игумена. Первое послание Борис воспринял как неизбежную плату за будущие монастырские блага, второе отнёс на счёт чрезмерной ретивости нового настоятеля, а третьим уже раздражился. Он приказал окунуть привёзшего послание в отхожую яму и в гаком виде отправил его назад. Подобного намёка оказалось для игумена достаточно. Писать посланий он не прекратил, но сменил адресата. Его нравоучения стали расходиться по другим монастырям и быстро вышли за пределы Волоцкого удела. Монастырь и князь стали как бы не замечать друг друга. Посещение города членами обители было строжайше запрещено, зато ставилось обязательным условием тем, кто собирался вступить в неё. А князь устраивал этим беднягам такое гостеприимство, выдержать которое являлось почти подвигом. Матвей слушал мерную речь неторопливо бредущего Варсонофия и сочувственно поглядывал на молодые, чуть тронутые мягким пушком розовощёкие лица послушников. Им предстояло нелёгкое испытание, Матвей даже подосадовал на своё опрометчивое решение остаться и с сожалением посмотрел вслед уже скрывавшемуся в снежной дали оставленному поезду.

Волоцкий князь ныне не ждал гостей — его мыли в бане. Он расслабленно возлежал на широкой лавке, вокруг которой сновали ядрёные девки, отсвечивая в полумраке блестящими тугими телами. Они делали душистые настои, мяли княжескую спину, подносили питьё и закуски, а то и просто гладили его розовыми пальчиками — каждая старалась угодить повелителю на свой лад. Стыдливых здесь не держали, сразу же отправляли на потеху «легионерам». Неожиданно одна из девок поскользнулась и выронила ковш. На Бориса попали холодные брызги.

— Чтой-то отяжелела ты, Лушка, — проворчал он, оглядывая провинившуюся, — оплыла, бока наела, вишь, как плоть телепается. Остарела никак, сколько тебе годков?

— Осьмнадцать...

— Так и есть, остарела, уж и замуж никто не возьмёт. Разве только Мишка Пузан?

— Не хочу за Мишку, — надула Лушка губы, — он хорьком пахнет.

— Это где ж ты его унюхала? — насторожился Борис.

— Я по твоему слову ковш ему подносила, когда он на вспашке победил, помнишь, весной? Инда не упала от духа.

— Так не пахать же ты на нём будешь, — хмыкнул Борис.

— А почему бы нет? — Лушка упёрлась руками в крутые бока. — Он не твоя милость, борозды не спортит.

Борис зашёлся в смехе, девки тоже запрыскали. В это время в мыльню сунулся злополучный Мишка — белобрысый жирный парень. Прикрыл он пухлыми ладошками лицо, чтобы донок не кидать, и протопал к князю с известием о приезде Ощеры. Борис не любил отрываться от дела и недовольно поморщился. Потом вдруг вспомнил:

— Это не тот ли старик, что суд над Лыкой учинил и вины его на костяшках числил? — Он сладко потянулся. — Придётся и нам с косточками евонными поиграться. Но прежде свершим своё намерение. Лукерья! — Та выступила из мрака. — Что, Мишка, возьмёшь её в жёны. Девка горячая, да опусти ты руки.

Мишка повиновался, но зажмурился с такой силой, что глаза спрятались за толстыми щеками.

— Чего молчишь? Или после князя моргаешь?

Мишка пал на колени.

— Помилуй, князь! — взмолился он. — Не навык я к этому делу.

— И только-то? — удивился

Борис. — Так это ничего, Лушка поможет, она навычная. — Из мрака снова послышался девичий прыск. — А может, у тебя орудье не в порядке? Тогда разоблакайся, нам ить нужно, чтоб без обмана. Чего стоишь, ну?

— Помилуй, князь, — продолжал всхлипывать Михаил, — уволь от срама. К тебе святые отцы идут, ну как узнают? Проклянут...

— Это какие отцы, опять монастырские? — вскинулся Борис. — Ну я их отважу незваными ходить. Вели подать лошадей!

Вскоре от княжеской бани вынеслась резвая тройка. Вжикнули полозья на повороте, заискрилась на солнце взбитая снежная пыль, и широкие розвальни помчались, ухая в сугробах под испуганные визги седоков. Отец Варсонофий с послушниками уже подходил к городу. Увидев несущихся навстречу лошадей, он отступил в придорожный сугроб и выставил перед собой крест:

— Господи! Дай нам крепкое заступление. Спасение ищуще к тебе прибегаем...

Послушники бросились прочь. Возница натянул вожжи. Повинуясь его крепкой руке, лошади запрокинули головы и присели на задние ноги. Они с трудом сдерживали раскатившиеся полозья.

— Кто таков? — грозно донеслось с облучка.

— Отец Варсонофий из Иосифовой обители. Веду послухов для укрепления нравов.

Возница громко захохотал и распахнул тулуп.

— Князь! — охнул Варсонофий. — Изыди, диавол, изыди!

— Ну-ка, укрепите им нравы! — крикнул Борис.

Из розвальней с хохотом и визгом начали валиться тулупы, а из них пошли выскакивать девки, прямо в чём мать родила. Лушка бросилась к отцу Варсонофию, стала тормошить и щекотать его, в снежных искрах заметалось её дебелое тело вокруг закаменевшего старца. Хотел он осениться крестом — рука не поднялась, хотел проклятье изречь — язык не шевельнулся. Замычал старик, скосоротился и пал в снег с вываленным языком.

— Один готов! — радостно крикнул Борис. — Ай да Лушка!

Княжеское воинство с пронзительными воплями преследовало убегающих по зимнику послушников. Те, подхватив руками полы длинных ряс, помчались с завидной прытью, ибо в спину их толкал громкий свист и княжеский хохот. Лишь Матвей, опасаясь преследования на лошадях, побежал в сторону от зимника, прямо по снежной целине. Пустившаяся за ним девка быстро выдохнулась и остановилась.

— Тебе чего надо? — Матвей остановился тоже.

Девка махнула рукой, ей было не до разговоров. Матвей показал серебряную монету:

— Хочешь? Э-э, да тебе и спрятать некуда... Скажи князю, что желаю к нему на службу поступить и монастырь ради этого бросаю. Вечером найдёшь меня на подворье и получишь за услугу.

Между тем холод брал своё. Девки, не догнав резвых послушников, вприпрыжку побежали обратно и стали кутаться в тулупы. Услышав о просьбе Матвея, Борис громко захохотал и махнул ему рукой.

— Победа, победа! — радовался он, как ребёнок. — Один убит до смерти, другой в полон сдался, остальные убежали. Спасибо, красавы-любавы, за службу. А тебе, Лушка, особое благоволение, оставайся покуда при мне. Садись, монах, на облучок да вези нас к дому, поглядим, на что ты годишься.

Он бросился в розвальни, и они заходили ходуном от шумной возни. Как было принято во все времена, победители возвращались с громкими радостными криками.

Борис продолжил прерванное и приказал привести к нему Ощеру. Сам, прикрывшись холстиной, уселся в банной трапезной, чтобы подкрепиться после тяжёлой работы. Ощера пошёл и неуверенно поклонился: в бане-то вроде не принято кланяться, а с другой стороны, хоть и голый, но князь. На вопрос, зачем пожаловал, сказал об обиде государя и его желании видеть Бориса.