Свержение ига
Шрифт:
— Соскучал неужто братец? — протянул тот. — А может, суд хочет рядить? Так объясни, за что. У нас ить с ним договор, где прямо сказано: «Боярам, детям боярским и слугам между нас вольным воля». Значит, вольны они князя сами себе выбирать, а мы на службу их к себе брать. Разве в старину не так было?
Ощера заговорил осторожно, боясь вызвать гнев вспыльчивого князя:
— Ты прав, Борис Васильич, если по договору, то прав. Одначе Лыко большой урон государевой службе нанёс и заслуживает строгой кары.
— В чём же дело? Объявите кару, и я взыщу с него!
— Дак какая кара без суда, разве мы нехристи какие? А от суда Лыко сбежал. Потому государь приказал его вернуть.
— Кому
Ощера смотрел на князя и думал: «Может, то и обида, но недостойна она по своей малости того, чтоб на раздор идти. В такое-то время, когда враг со всех сторон грозит. Верно, крепко напушил Борис рыльце в новгородских делах и теперь ищет предлога для ссоры с великим князем. Глуп ты, братец. Другой сидел бы тишком и на рожон не лез».
— Полно, князь, — наконец сказал он, — поезжай самолично да поговори с государем. Зачем камень за пазухой носить, родные ведь.
Борис скривился:
— Родные, а хуже чужих. Всё себе гребёт, нам ничего не оставляя.
— Так у него и забот поболее. Он ныне с новгородской крамолой разбирается, от немцев и литовцев защиту готовит, с ордынцем воевать хочет. У тебя же тут иные войны, — неожиданно вырвалось у Ощеры, и он сразу же пожалел, ибо Борис заиграл желваками.
— Не тебе меня судить, я ить не Лыко. Зато сам могу надрать.
— Так что передать государю? — Ощера попытался закончить разговор и тем самым избежать грозы.
— Передашь, если унесёшь, — зловеще усмехнулся Борис и вскинул на окольничего налитые гневом глаза, — чего испугался?
— Позора. — Ощера пытался говорить спокойно, но губы плохо слушались его. — Я тебя дитём нянчил, а ты перед моей сединой не стыдишься, сидишь в срамном виде и грозишь...
— Так ты обиделся? Пустое, мы твою обиду уймём. — Борис совсем понизил голос, что служило признаком крайнего гнева. — Раздевайся и ты, Иван Васильич, будем говорить на равных. — И, видя, что Ощера медлит, крикнул своих молодцов. Через мгновенье Ощера стоял перед князем, прикрываясь руками. — Почто стыдишься? В бане все одинаковы, давай садись. Сейчас попаримся, потом о деле продолжим. Время есть, мне ведь ещё Лыку достать надо, чтобы суд учинить.
— Припозднился ты, князь. — Ощера с удовольствием платил за свой стыд и окреп голосом. — Лыко твой уже в железа взят и у Хованского под надзором сидит. Тама не достанешь.
— Врёшь! — Борис ударил кулаком по столу.
— Чего врать? На пути к тебе гонца ветрел, что от воровского наместника к государю послан. Теперь суд ему другой будет.
Борис вскочил с лавки и нервно заходил по трапезной, морща лоб и что-то зло бормоча. Безраздельный и сумасбродный владыка в своём уделе, он настолько уверовал во вседозволенность, что любое противление, от кого бы оно ни исходило, воспринимал с горячей обидой. Величины обиды Борис не ведал и мог даже из-за малости пуститься во все тяжкие. Ощера тишком сидел на лавке, стыдливо пряча между коленей отвисшее брюшко. Он чувствовал себя запертым в клетке с диким зверем и много бы дал, чтобы поскорее выбраться отсюда.
Внезапно Борис подступил к нему и зловеще спросил:
— Говоришь, Иван меня к себе зовёт?
— Зовёт, Борис Васильич. Ты уж съезди, уважь его.
— Уважу, уважу, и его, и тебя. Ну-ка иди в парилку, я тебя самолично уважу.
Ощера понял, что дело идёт не к добру, и взмолился:
— Пощади старика. Я жара боюсь, у меня сердце слабое...
— Ничё, ничё, иди.
Он толкнул
Князь вышел из парной, едва дыша. Хватил ковш хмельного мёда и сразу покрылся мелким бисером. Невесть откуда взявшиеся девки принялись вытирать его холстинами. Он оттолкнул их, потом вдруг вспомнил что-то и поманил Лушку:
— Ну-ка давай сюда своего пленника.
— Запамятовал, князюшка, — хихикнула она, — я пленных не беру. Это вон Дунька.
— A-а, да всё равно, — поморщился Борис. — Ты писать можешь? — спросил он у вошедшего Матвея. — Тогда садись и пиши.
Письмо предназначалось для Андрея Большого. Оно было полно обид и жалоб на старшего брата. Известие о захвате Лыки так взбудоражило Бориса, что он неоднократно возвращался к одному и тому же. Матвей, еле поспевая, писал:
«Вот как он с нами поступает: нельзя уж никому отъехать к нам! Мы ему всё молчим: брат Юрий умер — князю великому вся его вотчина досталась, а нам и подела не дал из неё; Новгород Великий с нами взял — ему всё досталось, а нам жребия не дал из него; теперь, кто отъедет к нам, берёт без суда, считает братью свою ниже бояр, а духовную отца своего забыл, как в ней приказано нам жить; забыл и договоры, заключённые нами после смерти отцовской...»
Борис прочитал написанное и довольно кивнул:
— Добро! Останешься покуда при мне в писарях. А о наставнике своём не жалей. Я тебя сам наставлять буду или вон Дунька, хоть она и не такая святая.
В это время из парной послышался слабый стон.
— Никак, дедушка ожил? — удивилась Лушка.
— Позволь, я его успокою, — предложился Матвей.
Борис поднял брови, ему явно нравился шустрый монах.
— Давай! — великодушно разрешил он.
Матвей поспешил в парную. Ощера недвижно лежал на полке, его тело было в сплошных кровоподтёках. «Пить», — чуть слышно прошептал он. Матвей пустил свежего воздуха и принёс ковш холодной воды.
— Полежи тишком, — шепнул он, — а как стемнеет, пристрою где-нибудь.
Выполнить обещанное оказалось нетрудным. К вечеру княжеский двор погружался в поголовный разгул. В это время из него можно было вынести всё, что угодно.
Глава 9
КРУГОВЕРТЬ
...Мело, мело по всей земле
Во все пределы...
Для псковичей настали тяжёлые и беспокойные дни. Вече, состоявшееся после возвращения ополчения из-под Вышгорода, оказалось на редкость единодушным и об изгнании ливонских послов не жалело. Оно решило собрать торопом посошную рать: каждым пяти сохам надлежало выделить по коню и человеку, а каждым десяти — по доспеху для снаряжения кованого полка. Кроме этой обязательной разнарядки по ближним и дальним округам разъехались бирючи с призывом охочих людей. Города стали готовиться к возможной осаде: укреплялись крепостные стены и башни, подновлялось пушечное снаряжение и лились ядра, ковалось оружие и сколачивались городские ополчения, забивался скот и коптилась рыба. Дело особенно оживилось с приходом присланной великим князем помощи. Тяжёлые пушки разделили между тремя крепостями: Псковом, Изборском и Островом. Лёгкие решили держать в кулаке и перемещать по мере необходимости.