Свет и Тень
Шрифт:
Не такая уж и пьяная она была, всё помнила. И, главное, сказала-то всё верно…
В темное послышался вздох.
— Альк? — позвала она вопреки тому, что подсказывал дар.
— Да уехал он, — ответила темнота голосом Жара.
— Давно? — вскинулась девушка.
— Лучин пять-шесть.
— Дай свою корову!
— На ней и уехал…
Жар думал, что Рыска как всегда расплачется, но девушка внезапно притихла. Он долго ждал реакции с её стороны, не дождался и спросил сам:
— Рысь, ты спишь?
— Нет, — чужим каменным
— Рысь, прости, но ты неправа была… Ты хоть помнишь, что было?
— Помню, — тот же каменный голос.
— А корову я ему продал, потому, что ты ведь знаешь его: он всё равно сделает, как решил, никто не помешает… Но я его просил, чтоб он не уезжал! — оправдывался Жар.
— Всё равно.
Жар допустил оплошность: он не понял, что произошло с Рыской. Не обратил внимания на каменный голос, произносивший только одну фразу:
— Все равно.
И поэтому, рассказав всё, даже то, что проговорился по поводу ребёнка его отцу, успокоился и уснул — на той самой шкуре у камина. А наутро просто поспешил по своим делам, радуясь, что не пришлось утешать подругу. Может быть, подумал он, ей и правда уже всё равно? Лично он не смог бы столько времени терпеть, а тем более, любить того, кто треплет ему нервы.
Не заметил ничего и Крысолов, слишком занятый делами Пристани. Когда Рыска молча отдала ему ключ, он лишь спросил тихо:
— Ну что, всё хорошо?
— Хорошо, — с каменным лицом ответила девушка.
— Давно уехал?
— Вчера.
— Когда ещё приедет?
— Не знаю.
— Ну ладно, — со вздохом заключил Крысолов, сделав вывод, что его ученики ни до чего не договорились, и отвернулся, поглощённый своими наставничьими заботами.
Рыскиного состояния не заметили ни наставники, ни сокурсники, кроме трех девиц: они-то как раз порадовались, глядя на осунувшееся Рыскино лицо, почуяв, что с любимым она рассталась плохо. Да и нечего особо было замечать: девушка исправно посещала занятия, была как обычно сосредоточена, серьёзна и старательна.
А через две недели пропала.
Крысолов безуспешно постучался в тот вечер в её дверь и ушёл, несолоно хлебавши, решив, что Рыска спит. А на следующий день, не увидев её на занятиях и снова не достучавшись, пошёл к комендантше.
— А нет её. Она ключ сдала, господин, — огорошила его женщина. — Ещё вчера в обед…
Крысолов был весьма озадачен.
Жар тоже понятия не имел, где Рыска, но сразу догадался, что ничего хорошего тут быть не может.
— Вот говорил же я, — злился он, — что от этого проклятого саврянина одни несчастья! Не было его, и всё хорошо было. Как явился, так всё, беда! Где вот теперь моя Рысонька?
Жар недоговаривал. За Алька он тоже переживал. Можно было бы спросить Крысолова, всё ли с ним в порядке, но, во-первых, было не до этого, а во-вторых, ему гордыня не позволяла интересоваться саврянином.
Пораспрашивав знакомых стражников у ворот, Жар смог узнать: да, они видели девушку в темно-серой
— Вот упрямая! — взбесился Жар. А у Крысолова возникло нехорошее предчувствие, вернее, возникло оно давно, а сейчас просто стало сильным и более определённым. Именно поэтому он и взял нетопыря из стойла, зная, что придется далеко ехать.
— Ты не езди со мной, — бросил он Жару. — Я один лучше и быстрее справлюсь, – и, выехав за ворота, пришпорил своего скакуна. Только снег вокруг вихрем поднялся!
И справился, как и обещал.
Дар привёл его к Рыске. Она сидела под деревом в пятнадцати вешках от города, в стороне от дороги. Без помощи дара её трудно было бы заметить. Сказать, что она жива в полном смысле слова было нельзя. «Еле жива» подходило лучше.
Припорошенная снегом и уже без сознания, весила она, казалось, больше, чем на самом деле. Хлопки по щекам, тряска и тому подобные действия не дали результатов. Всё, что путник мог сделать, — это поскорее подхватить девушку на руки, сесть с ней в седло и, погоняя нетопыря, вихрем мчаться обратно в город. И хотя животное возмущалось из-за двойной нагрузки, доехали они быстро, ещё до заката.
Сдав полумёртвую воспитанницу в лазарет, Крысолов пошел за Жаром.
Весь следующий месяц они по очереди дежурили у её постели, но в сознание Рыска так и не пришла.
А в один прекрасный день, ближе к вечеру, Крысолову принесли письмо, вернее, записку с жёсткими сухими словами:
«Уважаемый господин путник, просим вас явиться в лазарет для обсуждения ситуации с вашей дочерью».
Он кивнул, отпуская посыльного.
Нечего тут было обсуждать. Всё и так было ясно. Крысолов шёл в лазарет прощаться.
Жар докурил и бросил «бычок» за ограду лазарета, поежился, приподнял воротник. Ну и зима в этом году! Скорее бы уж потеплело.
Жаль, не все до тепла доживут…
Со вздохом толкнул он дверь здания. Развязка была ему ясна как день: тут и дара не надо, достаточно было взглянуть на Рыску, полумёртвую, какую-то зеленую… Кошмар, что он скажет её сыну, когда тот вырастет? Хотя, наверное, он и сам не доживёт. Умрёт на месте от разрыва сердца, когда скажут, что Рыски больше нет…
Крысолов сидел на лавке в гулком коридоре лазарета. Он словно постарел разом на десять лет. По лицу пожилого путника струились слёзы.
Жар бросился к нему.
— Умерла? — спросил он, схватив мужчину за плечи.
— Пока нет… Но до утра уж точно не доживёт. Девять из десяти… — печально изрёк Крысолов.
Жар в сердцах треснул по стене кулаком.
— Ну почему? — воскликнул он. — Почему?! Только не Рыска!.. А вы ей почему дорогу не подправили? — напустился он на путника. — Вы же такой сильный, всё можете! Почему ей не помогли?
— Я же тебе объяснял, — устало произнес Крысолов. — Потому что путники и видуны друг на друга влиять не могут, даже незначительно…