Свет мой
Шрифт:
Вот так время меняется: то все воевали, врагами смертными были — теперь вроде как породнились. Памятью ли тяжелой, кровью ли…
А зла на них давно не держу: простила им Ваню. Толя-то, вишь, геройством и мне, старой, сердце открыл: все мы, люди, одного неба звездочки, на одной земле живем.
Зина в политехническом училась, не закончила: поторопилась замуж выйти. Нам, девкам, отчего не терпится? А? Закон такой, что ли?
Ребенок родился — какая бабе учеба?! Теперь ее главный экзамен — дите. Дом весь на ней: от кухни до порожка —
Сама я не смогла ей помочь, крутилась-вертелась меж сынами, что коклюшка. Так Зина сейчас работает на заводе, контролирует детали, не обижена и зарплатой. Детей двое, муж не пьет. Чего еще надо?!
Милые мои подружки! Все складно и ладно у меня — только вот старость. Обидно. И жить можно, и одеться есть во что, и радоваться есть чему. А годы бегут под гору.
Живу в том же старом доме. Зимой гостить езжу к сынам и к Зине. В огороде нынче посадила что положено, сами знаете. Огород у меня небольшой — копать уже самой трудновато. Совсем стала старуха, но на язык еще бойкая, не переговоришь. И бегаю быстро — сзади не остаюсь, если идем в лес по ягоды и грибы. Бегу, как молодая, огнем схваченная.
Да еще скажу: не работаю я уже два года. Подумала — зачем мне. Перед смертью отдохнуть надо, а то еще, может, на том свете заставят работать… Так поработаем, нам не привыкать.
С питанием у нас пока неважно. Говорят, это временно. Понятно — в деревне работать некому. А пока масло растительное есть, маргарин, сахар. Молока по два литра дают, яичек один раз в месяц привозят, мясо бывает по четыре-пять рублей за кило, кооперативное. И то — что обижаться: почти в деревне живем, голодные не бываем. Я поросят держу, курочек. С огорода летом у меня все свеженькое и веселенькое: укропчик, лучок, редиска — все остальное.
Паня и Варя, вот я вам все отписала, и вы мне напишите, как живете-поживаете, сколько гостил у Али Геннадий. Будешь ли, Паня, работать после отпуска? То ж, поди, не молоденькая, сзади кавалеры не ходят. Все отпишите и пошлите свое фото. Я буду ждать. Очень хочется на вас поглядеть.
У Гены сколько детей? Я как сейчас вижу, Варвара его у стожка родила. Мы его на руки взяли — солнце утреннее ему показываем. «Мол, смотри, золотуня, какое солнце у тебя на всю жизнь будет…» Он, бедненький, весь в пуху соломенном, в соломинках — кричит на весь белый свет… Так от золотой соломы и прозвали его «Золотуней-серебруней» Мы ж ему — все мамками были.
Жалко Андрея — сына своего не свидел. Все грозился: «Сына мне Варька родит — для колхоза сад яблоневый бесплатно посажу». Если бы не война — кушали бы сейчас золотые яблоки..
Гене и его семье поклон и большой привет. Пусть приезжает на родину, может, он отцов сад посадит..
Фу-у! Устала писавши, легче грядку сполоть. Теперь я вам написала, а вы читайте, не ленитесь.
Целую вас крепко, ваша подружка — Клава.
Чужая дверь
Зимним
Опять в чужую дверь!
Я давно приметил — соседи мои гостеприимны. То встречу белокурую девчушку, воздушную в своем батистовом розовом платьице, порхающую со ступеньки на ступеньку, то элегантного, как восклицательный знак, мужчину, то полную даму, пышущую жаром и суетой июльского дня…
Но самое удивительное — гости идут, казалось бы, в самое неподходящее время: в ночь-заполночь, в морок и слякоть.
Кто же у меня по соседству живет? Старики, счастливые самым сокровенным богатством — взрослыми детьми, или молодожены, которым в радость принять друзей в новой квартире…
Мне почему-то видится артистка — молодая и красивая вольная женщина. И — «веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука»… За стеной я часто слышу плеск гитары, высокий женский голос, поющий русские и цыганские романсы, смех детский, разговоры непонятные…
Хозяев я ни разу не видел, а вот с гостями этой квартиры уже здороваюсь. Идут они, поднимаются на третий этаж, с радостными лицами, с ожиданием чего-то, с нетерпением в глазах.
…Однажды, осенней тихой порою, я, походя к своему дому, услышал музыку Тяжелые кованые звуки медно бились о коробки многоэтажных зданий. У нашего подъезда — толпа. Сердце непроизвольно кольнуло…
Гроб уже вынесли — люди прощались.
Я подошел и увидел лицо женщины. Странно знакомое лицо! По-мужски скуластое, оно, пожалуй, было чуть-чуть ироничным. Казалось, что покойницу смущает нелепый обряд прощания, громогласность музыки; спокойная уверенность губ, большой чистый лоб, прямой нос, подбородок с ямочкой…
Рядом с гробом на табуретке лежала черная бархатная подушечка, на которой покоилась скромного серебристого цвета медаль «За Отвагу».
…Проходят дни, месяцы. Но в чужую дверь не стучат, не звонят. Не спешат в эту квартиру в непогодь, заполночь. Там живут другие люди.
А мне порою бывает грустно от того, что я не постучал в свое время в эту дверь.
Красная рыба
За столом веселье, разговор…
— Вам балычка? Семушки?
— Спасибо.
— Икорки зернистой не желаете? Паюсной, может? Да не стесняйтесь, кушайте, будьте как дома. Рюмочку коньяку?
— Ха-ха-ха! Вы, право, шутник. Выдумали же: клопами пахнет. У нас только высший сорт, армянский. Можно сказать, полный генерал… А как насчет водочки? «Кристалл». Рижская. Со знаком качества.
— Спасибо. Я не пью.
— Ну-ну! Обижаете. Приголубьте. Вы же мужчина, вон какой! В полном соку… Извините, я хотела сказать: в полной силе.
— Бывает…