Светило малое для освещенья ночи
Шрифт:
— Ну-с, — бодро спросил псих-президент, — что случилось на этот раз?
Лушка увидела, как Марья собрала силы, чтобы без натуги перейти из лежачего состояния в сидячее, и это ей удалось, и она осталась довольна, что удалось.
— Случилось? — позволила себе слегка удивиться Марья. — Пока ничего, насколько я могу судить. Здравствуйте, Олег Олегович.
Лушка изумленно замерла: ни одного слова не было произнесено без намека, потайного смысла, вокруг Марьи и псих-президента ткалось невидимое облако сигналов, пробрасывались пробные мячи, проступили контуры полуигры, полузависимости, ах, вы пришли,
— Ты, Гришина, можешь идти, — небрежно произнес псих-президент, беря Марью за руку и нащупывая пульс.
Вот еще! — тут же возмутилась Лушка и не двинулась с места.
Как он, с этим пульсом — первое лицо, хозяин-диктатор, явно же, что пульс не нужен, но демонстрирует и не старается скрыть, а подчеркивает — знайте, считайтесь, вас нет, есть только я, я — псих-президент! И чтоб я отсюда ушла?..
— А впрочем, можешь остаться, — изменил решение псих-президент, оборачиваясь к сестрам и делая бровями разрешающий знак. Караул по-военному четко развернулся и скрылся за дверью. Псих-президент присел на пустую тумбочку. Лушка перебралась на кровать подальше. — Самочувствие? Жалобы? — В глазах врача приглашение к слабости — валяйте, валяйте, размазывайте свое масло на мой хлеб…
И она его терпит на своей тумбочке?
А тумбочка — мое имущество, сообщила всем интересующимся нижняя часть президента. И все остальное на этой территории — мое имущество, да, и пациенты тоже.
— Всё замечательно, — ответствовала с усмешечкой Марья. — Особенно пересоленный хек.
— Опять пересоленный? — удивился псих-президент. — Я ж велел его вымачивать.
Удар, еще удар… Им это доставляет удовольствие?
— Хотя должен сказать, Мария Ивановна, — продолжал псих-президент, — что в других отделениях нет и этого. Демократия, Мария Ивановна, демократия.
— Все еще демократия? — обрадовалась Мария Ивановна. — Вы, как всегда, добрый вестник. Наше радио молчит полгода. Мастер все еще болеет?
— Уволился, — вздохнул псих-президент. — Совсем уволился. Открыл собственное дело. Предприниматель, да.
— Давайте починю, — предложила Марья, и Лушка поняла, что предлагает починить не первый раз. — И платить не надо, и узнаем, что российская демократия ни на что не пригодна.
— А почему бы и нет? — воодушевился псих-президент. — Загляните ко мне завтра после обхода.
— Зачем же завтра? — ослепительно улыбнулась Марья. — Я и сегодня свободна.
— Гм… — произнес псих-президент. — Я рад, Мария Ивановна, что вы в таком бодром настроении.
Знак, что пора приступить к главному. Если это главное наличествует.
— Олег Олегович, у меня впечатление, что вы ждете от меня официального, так сказать, заявления. Пожалуйста: я больше не вижу медицинского смысла в своем пребывании в вашем заведении. А вы?
— Дорогая Мария Ивановна…
— Насколько я помню, — прервала шефа Мария Ивановна, — у нас была договоренность — вы отпускаете меня, как только я этого захочу.
— Не совсем так, Мария Ивановна, —
— Мне не стало хуже, — нахмурилась Марья.
— Но время между… гм… приступами стало сокращаться.
— В этом ничего удивительного. Все хотят жить.
— Вот именно, вот именно, — подхватил Олег Олегович. — Именно ваша уступчивость мне и не нравится. Вы перестали мне помогать.
— Разве вы нуждаетесь в помощи? — спросила Марья. В голос пробилась горечь. Горечь сдвинула смысл, и слова стали женским упреком сидящему рядом мужчине.
Да у них какие-то отношения! — возмутилась Лушка. Она с ума сошла! Чтоб она и этот осьминог с присосками…
Конечно, дело хозяйское и Лушки не касается. Зато касается Марьи. Если так, то Марья совсем не Марья, и все, что она перед всеми накручивает, лихой стеб, а Лушка поверила, а теперь опять терять, но это уж так повелось, мы привычные, а вот какое она имела право пристукнуть весь мир, что он сразу стал плоским, как и был?..
Лучше бы Марья оказалась балериной.
Лушка бесшумно сдвинулась, чтобы увидеть предателя в лицо.
Марья спокойно смотрела на своего мужчину. Ее взгляд ничего не искал. И совсем ничего не обещал. Правильно, обнадежилась Лушка. Так его, Марьечка, так. Прямо скажем, не Байрон. Хоть и хромает. Это ведь Байрон хромал или Шекспир? Ну, этот и не Шекспир тоже.
У Лушки полегчало, и она на радостях принялась рассматривать псих-президента с волевой установкой найти что-нибудь привлекательное. Ну, ладно — голова ничего. Крупная. Как бы мужественная. Но не к тому телу приставлена. Тело узкоплечее, низенькое, болтается в халате, как в морозном колоколе. Ступни маленькие. Как у Марьи. Только это уродливо, когда у мужика маленькие ступни. Не туфли же на каблуках напяливать. Да у него каблуки, чтоб мне провалиться! Мужчина на каблуках — Марья сдурела! Переспать можно с любым, но чтобы в лицо смотреть — извини-подвинься. А, дура, пропустила, о чем говорили…
— Обычная женская логика, — усмехнулся в Марью псих-президент. — Вы убеждены, что знаете больше. Больше знаете в жизни, больше знаете в лечении, больше знаете во мне. Ну, а я, по-вашему, в чем-нибудь знаю больше?
— Вы вовсе не хотите знать, — качнула головой Марья.
А, так она и на нем со своими теориями…
— Вам откровенно охота меня перестроить. А кто клюнет, когда — откровенно?
А это уже взятка: верти шеей, чтобы вертелась голова. Перестраивай, но чтоб я этого не видел. Старайся, милочка, старайся, а не получится — так кто виноват?
— У вас все еще подростковый комплекс. — Марья взятку отвергла. — Вы хотите самоутверждаться, а я хотела, чтобы вы — были.
— Вам недостает женской мудрости, — опять усмехнулся Олег Олегович.
Ну, естественно, про женскую мудрость он все знает. Это когда мужику нигде не жмет. Но разговор ему нравится, ведь он все равно останется победителем. Нет, Лушка с выводами поспешила, мир побудет пока сумасшедшим.
— Для меня не существует мужчин и женщин, пол — только частность, — провозгласила Марья. Это как? — изумилась Лушка. — И если я знаю, что это частность, то с какой стати я стану строить на ней свои убеждения?