Светлые аллеи (сборник)
Шрифт:
Но к людям я отношусь, как это и не глупо, хорошо. Мой девиз: Нет плохих людей, есть плохие обстоятельства. И нет на свете человека, которого бы я ненавидел, кроме самого себя. Видимо не способен я на такие сильные и светлые чувства. Вот так и живу в дыму неудач, непрошенным и бесстыдным гостем на этой земле. И никого мне не жалко, кроме детей, этих крох и малюток. Детские плач и смех будоражат мне сердце. А больше в этом мире нет ничего интересного.
Странные люди — эти женщины. Никак к ним не могу привыкнуть. Так ни к одной и не привык. Живу безлошадным. С одной стороны — это хорошо. Свобода до самого горизонта. С другой стороны — самому готовить и стирать. И самое ужасное — есть то, что ты приготовил и носить то, что ты постирал. А в кулинарии я — дуб. Изящно лавирую
Ну думаешь, надо жениться. Чтобы не одному, а дуэтом куковать. Что-нибудь скромненькое и со вкусом. Иными словами дешево и сердито. Но где женщины, там дёшево не получается. К проституткам я из принципа не хожу — слишком дорого. Что у них за ночь, то у меня за месяц. Думаешь — возьму кого-нибудь с работы — пусть кривоногая и с брюшком, но дешевле. Потом подсчитываешь, оказывается не дешевле.
И проститутка молчит. А эта говорит, не переставая. И всё о своих материальных проблемах и о том, какая она удивительная женщина. Удивительная в прекрасном смысле. И ещё болезненная мания — выйти замуж. И она предлагает мне руку и сердце. Она хуже проститутки — та требует за своё тело лишь деньги, эта ещё и свободу. И как она целомудренна со мной. Даже слово «минет» не слышала. Но я знаю, на работе её трахают все кому не лень. И даже кому лень. Она думает, раз я новенький, то не в курсе. Просто брачная аферистка. Я бы её понял, если бы я ей нравился, но я ей абсолютно безразличен. Я это знаю.
Тогда зачем всё это? Загадка.
Приводишь другую. Ну думаешь, будет самое то. А получается то же самое. Только претензии больше. И всё ужасные дуры. Один раз журналистку привёл. Вся из себя. Такая вся раскрепощенная. Только что из богемы. Ночью разговорились и я понял — дура насмерть. А может они и не дуры, а просто другие. Как знать…
Проснулся я в самом наипоганейшем настроении. Такое настроение наверно было у одного паренька по фамилии Адольф Гитлер в первых числах мая 1945 года. У меня тоже крушение по всем фронтам и оборона прорвана в клочья. Не жизнь, а хождение по граблям. Я выпил кофе, чтобы поднять вольтаж, подстегнул себя сигаретой, но ощущение отвратительности осталось. Как — будто кто-то, пока я спал, измазал душу дерьмом. Не хотелось ни жить, ни работать. Правда, работать мне никогда не хотелось, но всё равно это казалось обидным.
Всю жизнь я отличаюсь от других людей. Сильно отличаюсь. И не в лучшую сторону. Изменить себя не удаётся, люди почему-то тоже не меняются — отсюда антагонизм. Отсюда противофаза. Жертва самого себя. Но неужели человек создан для того, чтобы родиться, накопить на машину, наворовать на коттедж, отдохнуть от воровства на Канарах и умереть?
Я ещё подымил на люстру. И решил проветриться, то есть прогуляться. Может поможет, хотя знал, что нет. А по улицам шагали куда-то целеустремлённые, крепкозадые люди и ветерок почтительно овевал их благополучные лица. Некоторые шли парами, некоторые по-сталински тройками. Некоторые смеялись. Знающие и сильные. Они видели что-то впереди — какую-то материальную цель. Они знали, что делают. Они знали, что им нужно…
И тут я испугался. И, погибая от зависти, быстро вернулся в свою конуру. Долго лежал на диване и потрясённо смотрел в потолок.
Смотрел долго, пока потолок не начал тоже смотреть на меня. Страх и безнадёжность, как две змеи слились в обычный клубок. Я таким, как все люди не был и никогда не буду. Таким как они. А притворяться противно, да и не умею. С каждым днём эта пропасть росла. И видимо настало благословенное время, когда я уже просто не могу её преодолеть. Час «X» настал. Видимо это непоправимо и навсегда. Золушки остаются Золушками, потому что надеются на фею, а не на себя. Надо довольствоваться тем, чего нет. Я с этим миром на ножах и хватит заискивать и ходить к нему на поклон. Какой я есть, такой я есть. У них своя свадьба, у меня своя. Просто у них веселее и многолюдней. И столы побогаче. И морды пошире. А у меня лысый столик на одного. Ну и что? Ещё неизвестно, что лучше. Буду радоваться тому, что есть, пока оно есть. Но сил радоваться
Я ещё выкурил одну штучку и лёг спать, чтобы этот день побыстрей прошёл. Да и жизнь тоже. Иногда я жалею, что в сутках всего 24 часа, а не меньше. Во сне хорошо. Во сне мама. А пока я сплю, может что-нибудь изменится. Или в мире или во мне. И будет мне счастье. Я улыбнулся человеческой глупости и, как Цезарь, когда его убивали, накрыл голову. Чтобы никого, только я. Ку-ку, придурок.
Свадьба
… Вот он волнующий день. Врачи сказали: «Вы бы ещё через месяц пришли» и пожалте в ЗАГС, регистрироваться и одаривать друг друга кольцами. Глупейший и циничный, нужно сказать, церемониал. Одно слово «брачующиеся» чего стоит. Но что делать? Наспех выпивается вместе с пузырьками, входящими в прейскурант, бутылка шампанского, фотограф — эта улыбчивая скотина, требует добавки, потому что у него какая-то особенная плёнка. Друг с радость платит, поскольку деньги не его. Невесту подташнивает, и она счастлива. У жениха же такое чувство, что ему снится кошмарный сон и он никак не может проснуться.
А в кафе «Солнышко» на столах цветут сирени и стоит культурная пища. Вокруг мягко, как барсы перед прыжком, прохаживаются разнопёрые гости и, попирая пыльными сандалиями свежевымытые полы, покашливают в кулачки: «Где же молодые? Пора бы и за стол». Они все еще такие скромные, как синий платочек, и приличные, как опыление цветов. И вся подлость, глухое и тёмное, что неминуемо присутствует в каждой отдельной человеческой единице, в них ещё спит и не выглядывает наружу, поскольку все пока трезвые. Впрочем это касается и хорошего.
А молодые тем временем едут, как исторически сложилось, с бубенцами по городу. У жениха чёрный костюм и такие же мысли. Он вдруг с каким-то грустным чувством отмечает, что подруга невесты, несмотря на прыщи, всё же гораздо симпатичнее его уже жены и завидует, не сказать по-хорошему, другу. А друг, бабник во всём, ласково и умело потихоньку подбивает под подружку клинья. И та похоже очень даже и не против.
Да и вообще жениху всегда трудно. Всех глупее на свадьбе будет выглядеть именно он. Жених измучен предсвадебными хлопотами и еле таскает ноги. Ко всему у него вот-вот лопнет голова. Вчера он безобразно и жадно напился с друзьями своего белобрысого детства — иначе бы просто не выдержали нервы пережить весь этот дурдом. И самое тяжёлое ещё впереди. Но всё должно получиться. Главное, чтобы отец на свадьбе не хватил лишку и не стал бы как обычно квасить морды окружающим. Кроме того, жених узнал нечто ужасное. Значит, кроме Артура, милиционера — кинолога и левого крайнего, был ещё какой-то Гога. А ему клялась, что это случилось с ней только однажды, и она сильно сопротивлялась. Жених вытирает платочком обильный похмельный пот и начинает, фантазируя, смотреть на открытые колени подружки. И ему становится совсем невмоготу.
Наконец приехали. Наконец сели. Вперёд выступает тамада.
Кривоносый, с зубами из нержавеющего феррума мужчина в соку и с гармошкой под мышкой. Он в белой с хрустом рубашке и брюках с вонючим, сделанным под кожу ремешком. Он волнуется. Сегодня его день. Тамада отводит жениха в сторону и объясняет, что когда он делает рукой так, то нужно вставать и кланяться теще. Вообще-то он давно знает эту стерву, и её убить мало, но жених это сделает потом, а сегодня нужно кланяться. Жених уныло кивает и протискивается на своё рабочее место. Проходя, он задевает грудь подруги и горько думает: «У неё и сиськи лучше!».
Стол впечатляет, особенно натощак. Огурцы, помидоры, восемь уток в зелени. Само собой колбасы, языки и прочий натюрморт из салатов. Всё это приятно оживляют, если можно так сказать, два молочных поросёнка с пучками петрушки во рту. Такую молочную кухню любят все. В закатном солнце играют весёлые блики от бутылок. Водка стоит открытая, чтобы избежать кражи. Но гости опытные и некоторые принесли пробки, так что воровство будет.
Вначале наливают мушкетёрскими дозами. Первые три тоста гости бодро и молча кушают и ухаживают друг за другом. Следуют тосты за родителей. Обе мамы согласованно вытирают слёзы. Отцы более сдержанны. Они помнят о своих несметных долгах. Да и кадровый состав гостей их печалит — много молодёжи, которая лишнего не подарит.