Светлые аллеи (сборник)
Шрифт:
И вообще мне в этой жизни удивительно везёт на уродин. Как-то так получается. Вернее, не получается. Красивые разобраны более продвинутыми и приятными самцами и мне остаются те, кем брезгуют другие. И они наверно так же думают про меня. И всё происходит на обочине большой сексуальной жизни.
Но я не жалуюсь. Ведь каждому, даже самому завалящему человеческому обмылку, невзирая на внешность, хочется какого-то подобия счастья, какой-то неземной или земной любви. А ассортимент жизни скуден и убог.
Так что, перефразируя одного хорошего поэта, можно сказать — трахать такие женские экземпляры пошло, а не трахать подло. Вот я и трахаю.
Ноги
Нет,
Есть у меня один знакомый — Паша. Чрезвычайный и разнузданный алкоголик, прочно брошенный всеми жёнами и даже друзьями, ленивый по слабохарактерности человек. В принципе не плохой, но, конечно, не строитель коммунизма. Одним словом, не боец. Да и ко всему жить ему мешало отсутствие ниже колена одной из его ног. Оттяпали ему ногу кровожадные хирурги после одного ДТП. Переходил Паша пьяным шагом улицу и столкнулся с КАМАЗом. Увернуться он, конечно, не успел. Я КАМАЗ имею ввиду, и случилось это ДТП. Так что жил Паша позабытым на бренную и оскорбительно маленькую пенсию. Причём треть пенсии уходило на ВТЭК — любознательные врачи его каждый год осматривали, чтобы узнать, не выросла ли за отчётный период у Паши новая нога и естественно требовали за это денег. Но новая нога, как ни парадоксально, почему-то не вырастала и Паша ходил при помощи протезов и так приноровился в этой ходьбе, что инвалида в нём сразу и не углядишь. Так, человек слегка хромает со скрипом и больше ничего не заметно на фоне того, что Паша выпимши. Одним словом, последователь героя Маресьева в пьющем варианте.
Как я уже говорил, пенсия была эфемерна. Её хватало на один хороший запой, да и то не в полную силу. Так и просятся слова хроники:
«Недавно товарищ Паша, находящийся в рабочем запое, с визитом доброй воли посетил Маньку Косую. Осмотрел новый самогонный аппарат и другие Манькины достопримечательности. Состоялся праздничный четырёхдневный ужин. Возложены венки. И несмотря на злобный происки участкового Петухова и акции протеста манькиного сожителя Кирпича визит прошёл в тёплой дружественной (а один раз ночью и любовной) атмосфере».
Но это так, неуместные и малохудожественные шутки, а без этих шуток действительность пугала. Денег нет, воровать стесняешься, ко всему болеешь, особенно по утрам, алкоголизмом.
И вот однажды пропил с большим энтузиазмом Паша свою несуразную пенсию и просыпается с бодунища. Не с бодуна, а именно с бодунища. Когда жить нет сил. Что такое чувство похмелья объяснять не буду. Оставим описание ужасов Стивену Кингу. Кто знает, тому не надо. Кто не знает, тому лучше и не знать.
А за окошком беспощадная зима. Было бы лето, можно пропить что-нибудь с огородика, грибов, наконец, собрать и продать городским. А тут оказывается зима. Жил же Паша на самой окраине, в затоне, то есть у реки. И вот лежит он мёртвым, но всё же мыслящим бревном, о стопаре — другом грезит. И вдруг вспоминает, что нога у него одна — единственная.
А если она одна… И тут его озаряет, как Эйнштейна. И вот что Паша придумал. Залез он по лестнице на крышу летней кухни, куда он закидывал износившиеся протезы, нашёл в снегу получше и обул его. Или надел, не знаю как правильно. А тот, что носил, оставил дома.
Тепло и фундаментально оделся, на ноги валенки и пошёл. И скоро он с интересующимся видом кропотливо прогуливался по белому льду реки. А на льду, как грачи на оттаявшей помойке, сидели, нахохлившись, рыболовы, приехавшие из города порыбалить. И у каждого были свои рыболовные секреты, благодаря которым рыба ни у кого не клевала. Но Паша не интересовался клёвом, он, как зверь в засаде ждал, когда кто-нибудь начнет бить лунку. Не
— Ну кто так, ёлки, долбит?! А кромку кто будет делать? Эх, молодежь! Давай покажу.
Если долболёдчик или если хотите лёдодолбщик был каким-нибудь старичком — ветераном, Паша предлагал ему тимуровскую помощь. Отдохни, мол, папаша. Дай-кось я поработаю, погреюсь.
Главное было добраться до пешни. И вот Паша брал в свои вибрирующие руки инструмент и, преодолевая инерцию похмелья, делал несколько молодецких ударов, а потом, как бы промахнувшись изо всех сил вонзал пешню в ногу. В ногу, которой уже не было. Основная сложность для него, как он признавался, состояла в том, чтобы с похмелья не перепутать здоровую конечность с отсутствующей и не лишиться последней ноги. Пешня своим жалом пронзала валенок, пробивала деревяшку протеза и уходила в лёд. В сосредоточенно-рыболовной тишине раздавался дикий рёв. А глотка у Паши была посильнее ослиной. Сбегались взволнованные люди и с ужасом смотрели на прикнопленную ко льду ногу. Находились добровольцы для оказания первой помощи. Но Паша, стеная, как роженица, запрещал выдёргивать пешню, аргументируя тем, что если выдернуть, то он изойдёт кровью.
Тут среди любопытных выныривал Вася, работавший в паре с Пашей, и авторитетно говорил:
— Водки надо! Стакана два. А то болевой шок. Умереть может, — и бросал кличь, — Мужики, у кого есть?
Серьёзный рыбак без бутылки — другой на лёд не выходит. У каждого с собой было «для сугрева». Главное в зимней, да и не только в зимней рыбалке не поймать рыбу, а ощущение «сугрева». Паше наливали. Он сразу прекращал кричание типа «ноженька, моя ноженька!», страстно выпивал и, отдышавшись, говорил «Ещё! А то сейчас сердце заглохнет». И ему наливали ещё. Когда Пашу наконец бережно, как хрустальную вазу укладывали на лёд, он уже порой начинал петь песни. Люди снимали с Паши валенок, приготавливаясь в отвратительному виду крови, но под валенком видели только какие-то непонятные щепочки и расколотый протез. И никакой крови.
— Чего же ты орал, падла? — спрашивали Пашу.
— Батюшки, а я — то и забыл — у меня же это нога деревянная. После Афгана деревянная — изображал Паша рассеянность — испугался сильно. Со страху забыл.
— Нуты жук! — восхищённо говорили рыбаки и начинали смеяться. После стресса всегда на смех тянет. Не тянуло только тех, чью водку Паша вылакал. Под этот смех ему частенько наливали ещё. А Паша был человек стеснительный, но негордый. Нахрюкивался естественно, но голова уже не болела.
Так что в любой, самый наиговенной ситуации есть свои плюсы и есть своя прелесть. Надо их просто изыскать и использовать. Короче, смотреть на всё с оптимизмом. Особенно на свой пессимизм. Даже с одной ногой. Даже как я с двумя. Ну вот, я и опять запутался, но надеюсь, вы поняли мою мысль.
Разговорчик
— Хороший человек Иван Петрович. Тактичный, образованный.
— Жмот каких поискать. Всю жизнь курить стрелял, а недавно «Мерседес» себе купил.
— И Виталий Кузмич очень приличный человек. Обходительный, вежливый, два языка знает. Всегда готов помочь ближнему.
— Алкоголик чистейшей воды. И бабник тот ещё. Вспомни хотя бы историю с Мордаковой. Сделал двойняшек и в кусты. И как таких только земля носит…
— Совершенно справедливо. Самое ценное в нём на мой взгляд — это совестливость и доброта. Это его роднит с Голубцовым. Вот уж кристальная душа!
— Голубцов? Ха-ха. Дебил и шизофреник. И слюни постоянно текут. А дети у него в спецшколе учатся для умственно отсталых. Но и там, говорят, не блещут.