Свежий ветер
Шрифт:
Единственным человеком, кому я это сказала, был тот, с кем я вообще когда-либо обсуждала подобные темы, и он не мог мне ответить. Я сидела рядом с ним и болтала ни о чем до тех пор, пока не начинало болеть горло, а глаза не закрывались сами собой. Я полагала, что если существовал шанс – пусть и крохотный – я должна была им воспользоваться. А если нет, если я впустую трачу время, то… то я не могла пока об этом думать. Возможно, никогда не смогу, потому что слоняться по реабилитационному центру подобно привидению казалось более разумным, чем стараться жить дальше.
Я сидела у постели Кайдена день за
************
Спустя неделю после моего пробуждения, я стала замечать, что держу левую руку прижатой к груди под халатом, делая все одной правой, пусть и в два раза дольше. Я даже привыкла к тупой боли в поврежденном запястье – отголоску чего-то утерянного. А затем мне сообщили, что прибыл мой протез, и я наблюдала – вопреки советам – как мне ввели местное обезболивающее и присоединили мою новую искусственную руку к культе. Врачи признались, что им непривычно было пользоваться паяльником наравне с хирургическими инструментами, но мои металлические кости и наращенная кожа сделали всю процедуру намного проще и более похожей на налаживание старой машины, а не восстановление живого тела.
Я снова шевельнула пальцами, ощущая покалывание в запястье, где нервные окончания возвращались к полузабытой работе. Эта искусственная ладонь была не так хороша, как прошлая – непривычная на ощупь кожа, не совсем попавшая в тон по цвету, но это определенно лучше, чем ничего, и цена была несопоставима с той, что потребовал «Цербер». Час за часом глядя на свою новую руку, я начинала любоваться тем, как воробьи на запястье исчезали ближе к ладони – казалось, они улетали к солнцу, покидая мир подобно тому, как едва не покинула его я.
Пока я находилась без сознания, врачам пришлось удалить несколько имплантатов и заменить те из них, что вышли из строя после импульса Горна. Оказалось, что я на самом деле отчасти являлась Жнецом, как тот мальчишка и предупреждал. По словам специалистов, удаленные элементы были не особо важны, но мне пока запрещали заниматься физическими упражнениями. Никакого бега, подтягиваний, растяжек – ничего. Я не смогу оценить нанесенные мне повреждения, пока не приду в форму, однако когда это случится?
Минул уже целый месяц с окончания войны, и люди вокруг меня поднимались на ноги и шли дальше, приходя в себя. Но насколько проще этот процесс, когда есть куда идти. Им необходимо было восстанавливать родные планеты, создавать правительства, их ожидали новые вызовы и открытия. Но это все не относилось ко мне. Я выполнила свою работу, а попытавшись найти новую цель, обнаружила, что самым трудным будет просто жить в этом мире, созданном моими руками. Это было тяжело, тяжелее, чем следовало бы. Я до сих пор не могла радоваться победе.
Кайден все еще находился без сознания, ничего не изменилось. Я не получала никакой новой информации касательно его состояния, а только бесполезные советы подождать еще немного. Я перепробовала все: деньги, связи, но тщетно. Я не могла решить это с наскока. Коммандер Шепард спасовала перед этой проблемой.
Как итог, я осталась в реабилитационном центре, застряв между войной и миром, не будучи в состоянии жить ни в одной
Я бессознательно бродила по территории центра, периодически мысленно возвращаясь в мир живых, когда мне нужно было поговорить с Джеймсом или с представителями командования, поделиться своим мнением по какому-то вопросу. Остальное время я проводила наедине со своими терзаниями, или в кабинете физиопроцедур, или рядом с Кайденом. Я старалась навещать его каждый день, хотя поначалу это и причиняло боль. Однако теперь я не чувствовала боли – во всяком случае, той острой, удушающей, поразившей меня в первый раз. Теперь я ощущала лишь безысходность, будто события не могли развиваться иначе.
А может быть, боль не изменилась, а просто я привыкла к ней? Почему-то эта мысль навевала печаль и чувство опустошенности.
Я попросила медсестру постричь меня, потому что часть волос отсутствовала из-за ожогов, а те, что остались, были местами опалены и выглядели неопрятно. Она зашла ко мне после дежурства с парой медицинских ножниц и помогла мне в том, с чем не справлялись мои непослушные пальцы. Я смотрела, как пряди падают на пол, и каким-то образом это зрелище сумело проникнуть сквозь толстую завесу апатии и достичь моего сознания, даруя ощущение чистоты. Что ж, это прогресс.
Теперь мои волосы были короткие и мягкие, и из-за этого шрамы, покрывавшие мое лицо, выделялись отчетливее. Разглядывая себя в зеркало, я нашла на своем теле множество новых отметин. Забавно, но, судя по всему, в больнице, в которую меня доставили до того, как переправить сюда, не особо волновались за мой внешний вид. Я выглядела по-другому, что немудрено, но и это меня не волновало.
Когда я погружалась в вызванный лекарствами сон, то снова возвращалась в самую гущу битвы, озаряемую яркими вспышками агонии. Последние часы перед наступлением, ощущение губ Кайдена на моих, звук его голоса – все это представлялось картинками из прошлой жизни. Воспоминания о нем - таком любящем, скромном, но уверенном в своих силах, хорошем настолько, насколько никто более не был, постепенно вытеснялись видом его на больничной койке день за днем безо всяких изменений.
Все это не останавливало меня от визитов к нему. Я ничего не могла с собой поделать – мне казалось, что он единственный на всем белом свете знает, что я чувствовала. Даже сейчас, когда все внутри меня зачерствело и умерло, он бы понял, потому что он находился в чертовой коме и, вероятно, чувствовал то же самое. Я убеждала себя, что это хорошая идея – это помогало мне расставить все по местам, а кроме того, разве разговоры с находящимися в коме пациентами не шли им на пользу? Разве разговоры о полученных за время войны психологических травмах не шли на пользу мне? Встречи с Кайденом казались мне логичными, пусть даже только для того, чтобы я могла выговориться. К тому же, в этом заведении к понятию «часы посещения» относились со всей серьезностью.