Свидание на Аламуте

Резун Игорь

ПОЕСЧИТ ДЛА ТИБЯ. СКОРО ПРИДИТЬ! ВУ.

Тишина в квартире звенела, отдаваясь колокольным звоном в ушах. Медный оделся, обведя взглядом эту ставшую родной комнату, промерил ее шагами и понял, что время вышло. В окнах квартирки, выходящих на постоялый двор «социального квартала», на кирпичные стены, заметалось бледно-желтое пламя – фары.

Медного не отпускало щемящее, злое чувство. Он запахнул куртку, заботливо выстиранную Лунь Ву и еще не просохшую, и уже на выходе из квартиры, на самом последнем шаге увидел лежащий под полкой с обувью, весьма немногочисленной, темно-синий шеврон с номером и надписью: «Полиция. Округ Иль-де-Франс».

Медный торопливо сунул его в карман и сбежал вниз; в руках он держал горшочек. Замок двери на площадке клацнул холодно и предостерегающе.

В темном колодце двора плавала

освещенная лишь габаритами темная машина – что-то вроде микроавтобуса. Дверь отъехала, гремя. Медный забрался в салон, увидев два знакомых лица: Лис – бледная, Шкипер – ухмыляющийся

– Оба-на! Тормозок собрали тебе, да?

Медный не ответил. Он устроился в салоне на переднем сидении. Валисджанс, сидевшая на месте водителя, тронула с места. В проснувшемся гуле мотора и мелькании полос фонарного света Шкипер информировал:

– Ну что, впереди – Каир. Отступать некуда. Летим в Египет, будем семинар готовить. Ага, Медный?

И тот опять промолчал. Щемящее чувство потери заполнило его всего, без остатка, подступило к горлу, и первый раз в жизни, после детства, захотелось заплакать.

В то время как Медный, угрюмо разглядывая симпатичных девушек на таможенном посту, проходил паспортный контроль в аэропорту Орли, в четырнадцати километрах к югу от Парижа, на другом конце света, в двадцати трех километрах от Окружного бульвара, в новом аэропорту Руасси – Шаль де Голль тоже шлепала на стойку свои паспорта довольно пестрая группа народу. В сонном зале ночного аэропорта, с дремлющими в креслах индийцами и усталыми таиландскими бизнесменами, эта группа выделялась шумной бодростью, ибо по распоряжению Махаб аль-Талира накануне все отсыпались. Молодые, беспрестанно смеющиеся американцы студенческого вида; поляки, явно ожидающие тяжелых работ по разгрузке или погрузке чего-либо; два седовласых сухоньких профессора, все время спорящих о чем-то своем на безупречном английском; и с полдюжины шведов с каменными лицами, с надеждой поглядывавшие на витрины дьюти-фри: эти явно вчера нарушили распоряжение об отдыхе и перебрали с виски. Их шведские подруги, такие же огромные и рукастые, выглядели сонными. В составе Международной инспекции атомных волонтеров Майя была единственной русской. Более того, большинство народа она увидела только сейчас, в зале аэропорта, и поэтому единственным человеком, с которым она могла общаться, была Кириаки Чараламбу. Сейчас грекофранцуженка сидела на высоком стульчике бара дьюти-фри – они с Майей и арабом прошли паспортный контроль первыми – и лениво потягивала джин с содовой через соломинку. Она тоже выглядела сонной и от этого еще более красивой. Даже Майя ощущала этот импульс ее гибкого тела, налитого сексуальной силой… Черные волосы Кириаки и сейчас были закручены на маленькой головке в замысловатый узел прически, все остальное же скрывал белый брючный костюм, предмет тайной зависти Майи, а крохотные ножки были обуты в белые мокасины, доходящие до середины щиколотки. Девушка заметила, что Кириаки ни разу за несколько их встреч не расставалась с этой наглухо закрытой обувью!

Впрочем, этим странности Кириаки не исчерпывались. Тогда, в ресторане, она испугала ее. Сверля Майю черными подвижными глазищами, казавшимися еще больше за стеклышками очков, Кириаки расспросила ее об Абраксасе и, уверившись, что Майя в самом деле ничего не знает, гортанно рассмеялась.

– О, да! Детка, прости, что я тебя напугала…

– Да ничего… Но вы тогда расскажите. Об этом самом, Аб… Абра…

– Абраксас. Первопричина и первопредок, – жестко произнесла доктор физики.

Майя молчала. Кириаки прикурила вторую сигарету. Ее чувственные губы подрагивали, будто она не могла оправиться от какого-то внезапно охватившего ее волнения.

– Знаменитый ал-Халладж, казненный в Багдаде в девятьсот двадцать втором году, – проговорила она легко и ясно, словно была не физиком, а теологом, – говорил: «Если вы не узнаете Аллаха, знайте, по крайней мере, Его Знак. Я – сей знак! Я есть созидательная Истина, ибо через Истину я и есть истина вечно!»

Майя лишь пожала плечами на этот пассаж.

– Еще в седьмом веке в Хиджазе, на берегу Красного моря, действовала школа сторонников Василида, пифагорейца из Александрии, составленная из его учеников. Это была школа гностиков, ставящих Знание выше Веры. Первые десятилетия исламской империи прошли в атмосфере веротерпимости. Гонения начались много позже. И это древнегреческое знание переплавилось

в труды ал-Кинди в начале девятого века. Последователь ал-Кинди, врач ал-Рази, известный на Западе как Разес, признавал только пять начал: демиург, всемирная душа, материя, пространство и время. А затем все это вылилось в понятие активного Разума, трансформирующего в человеке разум возможный в разум обретенный. И главным божеством гностики признавали не Аллаха, а Абраксаса. Он представлялся как божество с головой петуха и двумя ногами-змеями. В одной руке он держал щит, в другой – кнут. Абраксас – это также и Первоэлемент, составляющий все сущее. Он, в отличие от образа известных ныне верховных богов различных религий, не может быть ни злым, ни добрым. Он берет энергию Всемирной Души и изменяет Материю в плюс или в минус, произвольно, а эти изменения в свою очередь провоцируют изменения Пространства и Времени.

Кириаки сосредоточенно замолчала, будто забыла тщательно разученную роль на премьерном спектакле. Майя, торопливо обмыв руки в чашке с водой и вытерев их салфеткой, неделикатно перебила ее:

– Но, Кириаки, откуда вы все это знаете?! Вы же физик!

– Я окончила Теологический университет в Мадриде, – небрежно бросила та. – Но потом мне разонравилась теология, и я вернулась к точным наукам… Это неважно. Я просто проверяю тебя, детка.

Майю коробило такое обращение – «детка», выпеваемое губками этой странной обезьянки, но девушка решила пока не возмущаться. А та посмотрела на нее внимательно и повторила.

– Майя – добродетельная мать Гаутамы Будды, из касты кшатриев-воинов… Четыре божественных властителя перенесли Майю в область Гималаев, где ее выкупали, умастили, одели, украсили цветами и положили в золотой грот. Там будущий Будда вошел в ее утробу в образе белого слона. Это учение раннего буддизма. Так вот… я думаю, зачем ты понадобилась нашему аль-Талиру…

Тогда девушка не ответила, пораженная какой-то догадкой, вокруг которой ходил ее разум и все никак не мог приблизиться. А Кириаки внезапно рассмеялась журчаще и переменила тему. Залпом выпив рюмку ликера, она отрезала:

– Не обращай на меня внимания. Мы едем туда, где мистика сильно действует на нервы. Лучше начинать привыкать к этому яду заранее! Мне пора. Пойдем?

…Мягкий свет плафонов на высоком потолке, даже объявления диктора, приглушенные, как сквозь подушку. Мигание табло. И абсолютное отсутствие привычного самолетного гула, рева турбин. Отсюда, из зала таможенного контроля, к самолетам вели под мерцающими цифрами длинные гофрированные коридоры, в которых звук приглушался. Пока что все они были задернуты бархатными портьерами. Сейчас Кириаки ни о чем таком не разговаривала, очечки на ее носике равнодушно поблескивали, отражая сверкающий стеклом и металлом зал. Она сидела на самом краешке стула, покачивая носочком остроносого ботиночка, обертывающего белой, тонкой выделки кожей ее ступню по самую косточку. Майя посматривала на нее и решала про себя еще один ребус: что произошло с Кириаки десять минут назад?

Они проходили через рамку. Стандартная процедура, только с некоторых пор у пассажиров появилась новая обязанность – предъявлять свою обувь службе безопасности. Майя вспомнила об этом неожиданно и тотчас азартно разулась, притопывая по пластиковому полу босыми пятками, а туфли без каблуков спрятала в сумку, гордо заявив стоявшей сзади Кириаки:

– Кири, а я сюда тоже босиком летела! Знаешь, как они всегда на контроле удивляются? Давай…

Черные брюки, расходящиеся клешами чуть ниже колен, и черная же кофточка с металлом под белой легкой курткой в сочетании с босыми ногами делали ее похожей на пиратку. Она подумала, что женщина тоже будет хороша в своем белом одеянии босой, обернулась и… увидела гримасу страха и отвращения такой силы, что дальнейшие слова застряли у нее в горле.

Тем временем рамка приближалась. Поляки равнодушно скинули кроссовки, одетые на босу ногу, показав заскорузлые, широченные пятки; в белых носочках, неизменной своей тайной униформе, пробежали по дорожке американцы… Человек в полицейской форме уперся взглядом в голые ступни девушки, потом поднял глаза и, неожиданно улыбнувшись, сказал что-то по-французски. Та растерянно кивнула – французский она почти не знала – и снова обернулась, ища глазами Кириаки.

Она опоздала. Застала как раз тот момент, когда женщина гневно схватила с ленты транспортера белый ботиночек и, не проходя к стульчикам в нескольких метрах от нее, предназначенных для удобства процесса обувания, тут же сунула в него маленькую ступню.