Свое время

Владимиров Виталий

Игорь, как мне показалось, поморщился, соболезнующе взглянул на меня, но тут же окаменел лицом.

– Я верю в тебя, мужчина, - твердо произнес он.
– Я понимаю всю силу твоего чувства к Наташе, потому что она женственна, обаятельна и чиста душой. Именно таким женщинам пишутся стихи, слагается музыка, посвящаются книги...

Среди миров, в мерцании светил

одной звезды я повторяю имя...

Не потому, что я ее любил,

а потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,

я у нее одной молю ответа

не потому, что от нее светло,

а потому, что с ней не надо света...

Ваше здоровье,

Наташа, за тебя, Валерий!

Двойное, двойственное, разноречивое ощущение вызвали у меня слова Игоря. Он как бы рассекал меня пополам, безжалостно отделяя светлую надежду на счастье от тяжелой реальности. Мне показалось, что он с иронической усмешкой представил себе наше с Наташей будущее и не увидел там ничего хорошего, кроме тягот жестокой борьбы за существование. Заглянул, как свободный, ничем и никем не связанный человек, который никогда не совершит такой непростительной ошибки, какую сделал я... А может быть, мне все это почудилось, потому что Наташа и Марина зааплодировали Игорю - женщины всегда помнят только последнее из сказанного, а последними были стихи...Кстати, хорошие стихи, надо бы у Игоря спросить про них.

– Гарри, - впервые назвала Игоря таким именем Марина.
– А я-то думала, что ты - Пижон, пижоном навсегда и останешься. Я тебя явно недооценила.

– Ты, как всегда, права, королева, - остался лучезарно непроницаемым Игорь.

Заиграл оркестр.

Зазвучала шотландская мелодия, вальс-бостон из английского фильма "Мост Ватерлоо", где герои фильма танцуют перед разлукой, их разлучает война, и каждый музыкант, закончив свою партию, гасит стоящую перед ним свечу и исчезает в темноте, пока не остается единственная, последняя свеча... Но гасится и она.

Мы кружились с Наташей в медленном вальсе, с паузами проворачивались перед глазами стены зала, столики, оркестр, но все это размытым фоном, каруселью для Наташиного лица - она улыбалась только мне, она смотрела только на меня... На своего мужчину... от которого теперь зависит все... А может быть Игорь, действительно, прав по сути?.. Так-то оно так, но в чем -то совсем не так... В чем?..

Мы танцевали еще и еще, потом оркестранты, сложив инструменты, ушли на перерыв, Марина увела куда-то Наташу и мы остались с Игорем вдвоем за столом.

Один на один.

– Игорь, скажи, пожалуйста, стихи, которые ты читал, чьи они?
– спросил я.

– Иннокентий Анненский, сборник "Кипарисовый ларец", довоенное издание, раритет, пользуется спросом только у интеллектуалов, - быстро и четко выдал информацию Игорь.

– Ты увлекаешься поэзией?

– Нет. Достаточно помнить несколько подходящих к случаю строк. Правда, склерозом я никогда не страдал. Да и читал я одно время немало. Когда подрабатывал перепродажей книг.

– А как ты считаешь, в чем смысл жизни?
– я сам не ожидал от себя этого вопроса, но по моим глазам Игорь понял, что я спрашиваю неспроста.

– Нашел, у кого спрашивать, - снисходительно усмехнулся он.
– И место выбрал удачное. Думаешь, все они собрались сюда, чтобы философствовать?

Он обвел взглядом зал.

– Ищешь ответа на вечные вопросы?.. Хочешь втянуть меня в интеллигентский спор и доказать свое превосходство над Пижоном? Зря стараешься, старик.

– Неправда, - покачал головой я.
– Ты меня не понял. Я действительно хочу знать истину.

– Какая истина? О чем вы, дорогой мой, - удивленно поднял брови Игорь.

Я в упор смотрел на Игоря и молча ждал. Так бывает - двое начинают

спорить, начав с малого, но по мере обмена доводами выясняется жизненная позиция каждого и тут оказывается, что чье-то кредо с червоточиной. Проигравший должен иметь мужество признать свое поражение. Я не думал, что Игорь сделает это, но был уверен в своей правоте и считал, что если Игорь не ответит мне, значит ему нечего сказать, он просто завидует нашей любви, так как он сам не способен на такое чувство, потому что весь смысл его бытия подчинен трезвому расчету обывателя...

– Хорошо, - сказал он.
– Заседание продолжается, как говорил незабвенный товарищ Бендер. Итак, усвой на первое, что человек - скотина. Любой человек. Все. Но скотина с мозгами. Мозги наши всегда активно шевелятся насчет попить, насчет пожрать, насчет переспать. Когда с этим все в порядке, можно и стишки послушать, и киношку посмотреть, и даже покопаться - в чем смысл жизни.

– Так могут говорить и думать только циники.

– Совершенно верно. Цинизм. Иного мировоззрения не признаю. Можешь называть и обзывать цинизм как угодно, но циник говорит только правду. Голую, как Венера Милосская. А правда всегда жестокая. Потому что голая.

– Спасибо. Первым я сыт. По горло. Что же у нас на второе?
– в тон Игорю спросил я.

Он посмотрел на меня. Так же, как тогда, когда тост произносил за настоящего мужчину. Оценивающе.

– Рыбка съела червячка, не заметила крючка, - продолжил он.
– На второе у нас одиночество. Без гарнира. Женщина выдавливает тебя на этот свет, отрывает от своей груди, и ты остаешься один на один с этим миром. Навсегда. ТЫ - и все остальное. Несколько несоразмерные понятия, не правда ли? Кстати, неточно говорили древние, что все произошло из праха и все возвратится в прах. Ты возник не из праха, а из женщины, но уйдешь в прах. Вот тебе еще одна изначальная несправедливость. Далее. Если ты выжил, если ты силен и умен, то добьешься, скорее всего, того желанного благополучия, которое избавит тебя от житейских хлопот, ты сумеешь сделать рабами своего эгоизма женщину или друга, но все равно смерть ты встретишь один на один и будешь знать, что за ней неизбежная победа. За ней. И даже на собственных похоронах ты будешь вынужден выслушать с постной рожей все то, что ты, может быть, и не заслужил за свою короткую угрюмую жизнь, и будешь терпеть это, пока не загремят комья земли по крышке твоего гроба или пока не растает в голубом небе черным дымом твоя душа. Улыбнитесь, сэр, и кушайте на здоровье.

– Второе блюдо вы приготовили без гарнира, но со слишком острой приправой. Или отравой?.. Аж слезу вышибает. Ох, и напужал ты меня, барин, весело, с вызовом сказал я.
– Но ты ужо нас не пужай, мы ужо пужатые. Что же у нас на десерт?

– Не паясничайте, молодой человек. Вам также страшненько, как и мне. Как и всем. На третье у нас кислый фрукт - забвение. Да-да. После вашей смерти, сэр, вас никогда больше не будет. Зароют в одну из ям, сомкнется желтая глина, и не будет того господина, который себя называл я. Можно, конечно, попытаться остаться в памяти человеческой. Потрясти скопище себе подобных могучим талантом, стать пастухом этого стада, войти в христоматии и учебники. Вы, судя по описанию вашего папаши, чувствуете в себе искру божью? Тогда вперед, на верх пирамиды, по костям честолюбивых безумцев, в душах и глазах которых горит такое же неистовое пламя, как у Герострата. А ведь он сжег храм удивительной красоты, лишь бы прославиться, победить забвение.