Сволочь ненаглядная
Шрифт:
– Значит, это правда, – пробормотала я.
– Что? – удивился Иван Сергеевич.
– Ну то, что Майя родила Егора не от Валентина, – сын появился на свет уже в заключении…
– Вообще говоря, она могла попасть под стражу, будучи беременной, – вздохнул Родионов. – Но вы правы, дата рождения Егора – октябрь 77-го, а арестовали их в ноябре 76-го…
– Так кто отец мальчика?
– Конечно, Валентин.
– Но как же… – забормотала я, – ведь их, очевидно, рассадили по разным камерам.
– Да уж, – усмехнулся Иван Сергеевич, – семейных камер нет.
Потом
– Дело давнее, да и я пенсионер, чего уж там! Нарушал я все инструкции, какие есть, ради Майи. К беременным женщинам на зоне и в тюрьме отношение особое, могут даже срок сильно скостить. Некоторые бабы ради этого ложатся в койку с кем попало – охранниками, отрядными, лишь бы забеременеть. Вот я и устроил Майе свидание с мужем, просто запер их вдвоем в одном тайном местечке.
Только в судьбе Майи это ничего не изменило. Три месяца ей приносили в камеру младенца на кормление, а потом объявили, что мальчик отдан в дом малютки. И здесь Иван Сергеевич сделал невероятное: нашел мальчика и проследил за тем, чтобы у того в метрике четко стояло – Платов Егор Валентинович. Опекал Родионов и Настю. Девочку собирались отправить в Можайскую область, но Ивану Сергеевичу удалось пристроить ребенка не куда-нибудь, а в экспериментальный детский дом.
– И как у вас только все получилось! – изумилась я.
Родионов крякнул:
– Да уж, и не спрашивайте, сделал и сделал.
О Майе следователь имел скудные сведения – знал только, что она жива. Впрочем, и Валентин вполне благополучно существовал в больнице.
В 1986 году из лагерей стали возвращаться первые политические заключенные, на страницы газет и журналов хлынул поток доселе тщательно скрываемой информации. Вот тут-то Иван Сергеевич и встретился с матерью Валентина, рассказав той о судьбе внуков.
Серафима бросилась к брату.
Дурацкий поступок, совершенный младшим Платовым, испортил судьбы всех членов семьи, никто из них не смог продвинуться по службе, и Лев Константинович, честно говоря, терпеть не мог племянника. Но 1986-й – это не 1976-й год, Настю вернули бабушке.
– А Майя, что с ней?
– Их с Валентином освободили, признав «узниками совести», – вздохнул Иван Сергеевич. – Сейчас они проживают в Москве, на Самсоновском валу. Общество «Мемориал» выбило им однокомнатную квартиру.
– Почему же они не захотели поселиться вместе с Серафимой? – изумилась я. – Там огромные апартаменты! Столько страдать вдали от детей, семьи, вот и объединиться бы всем.
Иван Сергеевич начал крутить в руках спичечный коробок.
– Все не так просто. Во-первых, Серафима, твердо увереная, что идея покушения принадлежит невестке, категорически отказалась впускать ту даже на порог.
Старуха вообще боялась всех и вся. Десять лет жизни в качестве матери государственного преступника превратили ее в полусумасшедшую развалину с манией преследования. Бедняге повсюду мерещились следователи, переодетые агенты и подслушивающие устройства. На входной двери у нее красовалось штук пятнадцать замков, и в свою квартиру она не разрешала заходить даже слесарю из жэка.
– И родного
– Валентин, к сожалению, слегка тронулся умом, – пояснил Родионов. – Уж не знаю, в чем там дело, то ли в дурной наследственности, то ли в тех препаратах, которые ему кололи в больнице…
Он не стал психом в примитивном смысле этого слова. Нет, он не ел бритвенные лезвия и не выскакивал голышом на улицу. Так, всего лишь небольшие личностные изменения, так называемая вялотекущая шизофрения, но ни о какой работе речь, естественно, не шла. Валентину требовался уход, и человек, который бы его содержал. Серафима не хотела исполнять эту роль, попросту боялась, вдруг власть вновь переменится, и тогда уже в тюрьму попадут все: и она, и Настя… А внучку старуха любила без памяти, рассказывая той сказку о погибших родителях.
– А Егор, с ним что? – подпрыгивала я на стуле от нетерпения.
– Да ничего, – пожал плечами Иван Сергеевич. – Вот уж кому не повезло, так это ему. Жил в детдоме до 1986 года…
– Почему же бабушка не взяла внука?
Родионов печально улыбнулся.
– Серафима всю жизнь ненавидела невестку. Знаете, так бывает у женщин, поднимавших в одиночку сына. Вроде растила, растила, вкладывала душу, а тут, бац, появляется свиристелка и уводит за собой. А уж когда история с покушением приключилась! Да она безостановочно твердила у меня в кабинете: «Знаю точно, Майя придумала, Валечка тут ни при чем!»
Когда Иван Сергеевич сообщил Серафиме Константиновне, что есть еще и внук, та, моментально сопоставив кое-какие даты, заявила:
– Родила Майка от кого угодно, только не от Валентина!
Родионов попытался объяснить ей, что знает точно про отцовство Вали, но Серафима лишь морщилась и поджимала губы. В конце концов Иван Сергеевич заставил бабку съездить в детдом, поглядеть на мальчика. Но из приюта та вернулась совершенно уверенной в своей правоте. Егор, как на грех, был материнской копией – блондин с яркими голубыми глазами.
– Нет в нем крови Платовых, – категорично заявила Серафима, – приблудный байстрюк. Кто выродил, тот пусть и воспитывает, а у меня ни денег, ни сил нет, девочку поднимать надо.
– Вот бедный парень! – искренне пожалела я Егора.
– Да, не слишком повезло, – ответил Иван Сергеевич. – Но в 1986 году я помог ему воссоединиться с бабушкой.
– Ничего не понимаю, значит, Серафима все-таки приняла ребенка?
– Нет, – покачал головой Родионов. – У Майи была мать, Зинаида, вот она-то и забрала внука.
– Надо же, – пробормотала я, – не побоялась.
– Да ей и бояться было нечего, – вздохнул Иван Сергеевич, – всю жизнь уборщицей проработала в поликлинике, муж спился, кроме Майи, еще двух сыновей имела, не слишком удачных, один, по-моему, скончался. Майя стеснялась своей семьи и не поддерживала с ними связи, став студенткой. Это не слишком красивый поступок, но понять ее можно. Кстати, во время следствия я вызывал Зинаиду для допроса, так та, кажется, даже не поняла, что дочь учудила, все долдонила: «Я человек неграмотный, ни в чем не разбираюсь, газеты по слогам читаю…»