Сволочь
Шрифт:
— Друг, ты… это… прости, — проговорил я. — Я ей-богу не хотел на тебе срываться. У тебя девушка есть?
— Допустим. Дальше что?
— Если б она попросила тебя понести ее сумочку, ты бы понес?
— Не знаю. Понес бы. наверно.
— Ну вот. А моя девушка попросила поносить ее кофточку. Не мог же я отказать ей в такой малости.
— Так это ее кофточка?
— Нет, блин, моя!
— Ладно, — официант махнул рукой. — Мне-то какое дело.
— Значит, без обид? Может, посидишь с нами?
— Мне работать надо.
— Хорошо, не буду мешать. Еще
Официант удалился.
— Значит, я ваша девушка? — с улыбкой поинтересовалась незнакомка.
— Выходит, что так. Кстати, как вас зовут?
— Своевременный вопрос. Даша.
— Очень приятно. А меня.
— Я помню. Вас зовут Мишенька. А еще — сладенький.
— Лучше уж просто Миша. — Я зыркнул исподлобья на моего друга. — Даша, давайте меняться по новой. Я ничего не имею против розовых кофточек, но у моего фетишизма есть пределы.
После того как обратный обмен состоялся, я, почувствовав себя уверенней, предложил выпить за знакомство. Даша отказалась. Она заявила, что вообще не употребляет алкоголь. И не курит. Как выяснилось впоследствии, список ее табу этим, увы, не ограничивался.
Когда мы вышли из кафе, друзья мои деликатно попрощались и ушли. Дашина подружка оказалась менее сообразительной. Намеков не понимала или не желала понимать.
— Таня, — не выдержал я, — я так счастлив видеть вас рядом, что хотел бы немного по вам соскучиться.
— Я тебе вечером позвоню, — сказала Даша.
Таня неприязненно взглянула на меня, с укором на Дашу и, наконец, оставила нас одних.
— Прогуляемся? — предложил я.
— С удовольствием, — ответила Даша. — До Владимирской.
— Почему именно до Владимирской? Это же почти рядом.
— Я там живу.
— Торопитесь домой?
— Естественно. У меня все-таки сессия. А у вас разве нет?
— Нет. До осени я совершенно свободен.
— А осенью?
— И осенью буду свободен.
— Вы не учитесь и не работаете?
— Я учусь и работаю. Но это не мешает мне быть свободным.
— Даже так?
— Иначе нельзя.
— А как же ответственность?
— Даша, что может быть ответственней свободы? Только рабы ни за что не отвечают.
Я был бы рад идти с ней пешком хоть до самых Нивок по городу, разбушевавшемуся майской зеленью, из которой нежно выглядывали бело-розовые свечки каштанов. К сожалению, до ее дома мы добрались за каких-нибудь полчаса. Я хотел поцеловать ее на прощание, но Даша игриво отстранилась.
— Не будем торопить события, — сказала она.
— Будем плестись у них в хвосте?
— А куда спешить?
— А если мне завтра кирпич на голову упадет?
— Значит, ваша голова ничего лучшего не заслуживает.
Номерами телефонов мы, впрочем, обменялись. Через две недели перешли на «ты». Через месяц она позволила, наконец, поцеловать себя — в щеку.
Даша напоминала мне влюбленную парочку, состоящую из одного человека. Она беззаветно любила себя и платила себе взаимностью. Выдержать такую конкуренцию было не то что трудно — невозможно. От своего окружения Даша требовала не столько любви, сколько восхищения. В ней
— Твое место не в Киеве, — говорил я. — Твое место в Париже.
— Правда? — улыбалась она.
— Конечно. Скажем, где-нибудь в Лувре. Ты так похожа на Венеру Милосскую, что иногда хочется отрубить тебе руки.
— Не груби!
— Я не грублю, я робко восхищаюсь. Кстати, знаешь, как Венера Милосская утратила верхние конечности?
— Любопытно.
— Это и в самом деле занятная история. Когда археологи откопали ее, она была цела, невредима и настолько прекрасна, что ей определили место в лучшем из парижских музеев. Посетители так восторгались Венерой, что то и дело норовили прикоснуться к ней, погладить, провести ладонью по совершенному мраморному телу. Администрации Лувра это в конце концов надоело, и она поместила рядом с мадам Милосской табличку: «Руки прочь от статуи!» А какой-то недоумок истолковал этот призыв по-своему и осуществил его с помощью молотка.
В августе Даша познакомила меня с родителями. Отец ее оказался профессором, преподавателем физики в Политехе. Выглядел он моложаво, а держался с таким веселым легкомыслием, что сразу расположил меня к себе. Дашина мама работала корректором в каком-то издательстве. Она разглядывала меня так, словно выискивала во мне орфографические и стилистические ошибки и, видимо, сочла если не вульгарным, то недостаточно отесанным. За обедом она искоса следила за тем, как я пользуюсь ножом и вилкой, какие куски кладу в рот, не слишком ли звучно жую. Мне отчаянно хотелось отмочить какую-нибудь пакость, но я сдержался, интеллигентно промокнул салфеткой губы и светски молвил:
— Вероника Олеговна, Сергей Валерьевич — благодарю. Превосходный обед, милая атмосфера, чудесный хрусталь, прелестный фарфор.
— Саксонский, — небрежно обронила Вероника Олеговна. — Достался нам в наследство от Дашиной бабушки.
— Бабушка била фрица? — осведомился я.
— Нет. Бабушка его тоже унаследовала.
— Очаровательная у вас семья, — восхитился я. — С традициями… А теперь — позвольте откланяться. У моего друга сегодня день рождения, а приятели мои такие сволочи, что если я опоздаю, — выжрут всю водку без меня.
С тем я и удалился.
Дашу моя выходка рассердила.
— Поздравляю, — сказала она. — Ты сделал все, чтобы не понравиться моей маме.
— Да я не особенно и старался, — хмыкнул я.
— Старался. Ты специально эпатировал моих родителей.
— Дашенька, выбирай выражения! Слышала бы тебя сейчас Вероника Олеговна.
— Ты хоть на минуту задумался о том, в какое положение ставишь меня?
— Я об этом все время думаю.
— С тобой невозможно разговаривать, — вздохнула Даша. — Слушай, может, мы просто устали друг от друга?