Сволочь
Шрифт:
— Чего это я с ним должен целоваться? — буркнул Дима.
— Дима, если ты немедленно не дашь ему по морде, между нами все кончено!
Дима вздохнул.
— Друг… ты того… извини… — пробормотал он и коротко, без замаха, засветил мне в глаз.
Я потерял равновесие и свалился вместе со стулом.
Буфетчица и две курсирующие по залу официантки взвизгнули.
— Дима, ты что, идиот?! — набросилась на Диму Аня.
— Ты ж сама просила.
— А если б я попросила его зарезать? Ты б зарезал?
— Не
— Я и не обижаюсь, — ответил я, ухватив его за руку и поднимаясь.
— Точно?
— Точно.
— И ты меня извиняешь?
— Конечно. Надеюсь, брат, что и ты меня простишь.
С этими словами я заехал Димочке в челюсть. Димочка удивленно взглянул на меня, пошатнулся, зацепился за ножку стола и рухнул на пол.
— Милиция! — завопила буфетчица.
— Господа, рвем когти, — вполголоса предложил я. — Милиция в мои сегодняшние планы не входит.
Мы быстро помогли Димочке подняться на ноги и ринулись к выходу. На пороге я обернулся.
— Хорошее у вас кафе, — сказал я буфетчице, остолбенело глядевшей нам вслед, — уютное.
— Бежим отсюда! — зашипела Аня.
Мы промчались квартала три, сворачивая во всевозможные переулки.
— Ну, — сказал я, когда мы, наконец, остановились перевести дух, — на этом, господа, наши приключения заканчиваются, а пути расходятся. Благодарю вас за незабываемую встречу.
— Вы просто два идиота, — заявила Аня.
— Совершенно с тобой согласен, — кивнул я. — Раз уж нас обоих угораздило с тобою связаться… Дим, — обратился я к новому знакомцу.
— Чего?
— Посмотри на человека, который несколько месяцев подряд был идиотом, а потом очень удачно перестал им быть. И подумай об этом, если сможешь.
Я развернулся и зашагал прочь. До начала концерта оставалось часа два, а мне еще нужно было купить цветы и коньяк. Я двинулся в сторону Бессарабского рынка, ощущая на ходу, как глаз мой начинает медленно, но неотвратимо заплывать. Оказавшись на рынке, я, минуя назойливые просьбы попробовать яблочки, соленья, домашнее сало и прочее изобилие, направился к цветочным рядам. Здесь, за пышными зарослями роз, тюльпанов и гвоздик, поблескивая черными глазами и ощетинившись небритыми подбородками, притаилось кавказское царство. Взгляд мой упал на высокие, с крупными алыми бутонами розы, которые, казалось, источали все ароматы востока.
— Почем розы? — спросил я у высокого усатого кавказца за прилавком.
— Восэм рублей цвэток, — ответил тот.
— Пять штук дайте.
— Нэ таргуясь? — удивился кавказец.
— А надо поторговаться? Хорошо, давайте за девять.
— Х-ха, — оскалился кавказец, сверкнув белыми зубами. — Шютник? Я тоже лублю пашютить. — Тут он глянул на меня повнимательней и, указав пальцем на мой глаз, заметил: — Ты, я вижю, сегодня уже шютил. Падрался, да?
— Подрался.
—
— Получается, из-за женщины.
— Пачти маладэц, — похвалил меня кавказец.
— А почему почти? — поинтересовался я.
— Патаму что после драки у тебя не глаз должен быть красный, а кулак.
Я показал ему покрасневшие костяшки пальцев.
— Вах, — сказал кавказец, — пачти савсэм маладэц.
— А почему почти совсем?
— Патаму что глаз все равно красный. Цвэты для нее пакупаешь?
— Нет, — ответил я.
— А для каво?
— Для другой.
Кавказец покрутил головой и поцокал языком.
— Вот теперь савсэм маладец. Хочешь, я букэт тебе бэсплатно прадам?
— Нет, — сказал я.
— Пачиму? — искренне удивился кавказец.
— Потому что своей женщине я сам хочу дарить букеты, а не чтоб другие дарили.
Кавказец показал мне большой палец.
— Тагда с тэбя сорок пять рублей, дарагой.
— Почему сорок пять, если по восемь?
— Было по восэм. А ты до дэвяти датаргавался.
Я пожал плечами и заплатил. Кавказец выбрал пять самых красивых роз, подумал, почесал небритый подбородок и прибавил к ним еще две.
— Это зачем? — спросил я.
— Адну нельзя, шесть палучится, прымэта плахая, — объяснил кавказец. — А так — ты даришь, и я чуть-чуть дарю.
— Спасибо, — сказал я.
— Нэ за что, дарагой. Падэрешься снова — приходи апять. Пашютим вмэсте.
После рынка настроение у меня заметно улучшилось. К тому же, в гастрономе мне почти без очереди удалось прикупить относительно неплохой коньяк, и я с легким сердцем направился к Октябрьскому дворцу, имея в своем распоряжении бутылку коньяка, роскошный розовый букет и подбитый глаз.
Во дворце, где уже было довольно людно, я сразу же направился в буфет, надеясь, что не встречу там никого из знакомых — мне не особенно хотелось объясняться насчет перемен в моей внешности. Надежды эти тут же рухнули, поскольку за прилавком стояла буфетчица Надя.
— Привет, — сказал я, стараясь держаться к ней правой, неподбитой стороной. — Мне чашку кофе и какой-нибудь бутерброд.
— Здоров, почтальон, — откликнулась Надя. — Ух ты, какой букет! Это мне?
— Э-э-э… — замялся я. Мне сделалось досадно за свою недогадливость, потому что цветы от меня Надя точно заслужила.
— Понятно, не мне, — вздохнула Надя. — Укротительнице своей. А бутылки пустые принес?
— Э-э-э, — столь же внятно ответил я.
— И бутылки не принес. Свинья ты, а не почтальон. Дать бы тебе разочек за такое…
— Не надо, — опередил я Надю, — я сам.
Я сжал руку в кулак и, маскируясь собственным профилем, с размаху, но не сильно, зарядил себе в подбитый глаз.
— Возмездие свершилось, — объявил я, поворачиваясь к Наде анфас.
Надя ахнула.
— Ты что. совсем сдурел?