Сволочь
Шрифт:
— Да? — осведомились за ней.
— Это Люсьена или Зося? — на всякий случай спросил я.
— Очень смешно. Зося в клетке. Но ради такого остроумного визитера могу ее выпустить.
— Не стоит, я к вам.
Я толкнул дверь и вошел в гримерку. Люсьена, успевшая переодеться в темно-фиолетовый японский халат, расписанный желтыми драконами, сидела в кресле перед зеркалом и с видимым удовольствием любовалась собой.
— О Господи, — проговорила она, увидев мое отражение. — Снова ты. Впрочем, этого следовало
— Естественно, — подтвердил я. — Вы же меня сами пригласили.
— Я? — Люсьена изогнула бровь. — Когда это я тебя приглашала, наглец?
— А разве вы не сказали, что если я доживу до конца представления, мы с вами поговорим насчет коньяка. и прочего?
Люсьена отвернулась от зеркала и взглянула на меня неотраженного. В ее взгляде и во всей осанке чувствовалось нечто королевское.
— Не могу понять, — изрекла она, — чего в тебе больше — глупости или наглости?
— Они во мне смешаны в гармоничной пропорции, — скромно ответил я. — А нельзя ли их переименовать в безумие и дерзость?
— Пока не вижу ни малейшего повода для переименования.
Я шагнул к Люсьене и поцеловал ее в губы, звякнув пакетом о ручку кресла. В ответ послышалось рычание.
— Вы чего? — изумился я, отпрянув.
— Это Зося, — усмехнулась Люсьена. — Она в клетке, в кладовке. Что это у тебя в пакете звенит?
Я достал бутылку шампанского и поставил на гримерный столик.
— Фу, — сказала Люсьена. — Напиток для барышень из ПТУ, желающих сойти за светских дам. Такого не пью.
Я извлек коньяк.
— Это уже несколько ближе к делу, — кивнула Люсьена. — Тебе что, выпить не с кем?
— Не с кем, — ответил я. — Я сегодня разогнал всех потенциальных собутыльников — от закадычных друзей до заслуженных работников сцены.
— И ради чего такие жертвы?
— Ради вашего искусства, которое требует от меня жертв.
— Ты пришел поговорить об искусстве?
— Конечно, нет, — ответил я. — Я пришел поговорить о безобразном состоянии железных дорог. Шпалы прогнили, рельсы проржавели, электрички опаздывают, машинисты спиваются…
— Иди сюда, дурачок.
Я опять приблизился к Люсьене. Она наклонила мою голову и поцеловала в лоб.
— А теперь езжай домой, — сказала она. — И не огорчай родителей.
— Не могу, — ответил я. — Метро уже закрыто.
— Поймай такси. Ты ведь, судя по цветам, шампанскому и коньяку, из богатеньких? Мальчик-мажор?
— Я мальчик-минор, — понурился я. — И я беден, как цирковая мышь. Мое такси везет другого.
— Все потратил на цветы и выпивку?
— Не ваше дело.
— Не груби старшим. На такси я тебе дам.
— Что? — возмутился я. — За кого вы меня принимаете?
— За самоуверенного авантюриста.
— Уже получше, чем наглый дурак.
— Ну, и что прикажешь мне с тобой делать?
— Накормить, напоить, истопить баньку…
—
— И жаждущий тоже.
— Ладно, откупоривай пока свой коньяк, — вздохнула Люсьена. — Что-нибудь придумаем.
Она открыла тумбочку гримерного стола и достала оттуда два стакана. Помимо этого стола в гримерке имелся также журнальный столик, два кресла, шкаф для одежды и складной диван, обтянутый зеленым плюшем. Дверь в кладовку, где стояла клетка с запертой в ней Зосей, была закрыта на ключ, который торчал в скважине замка.
Я на треть наполнил стаканы коньяком.
— За что выпьем? — спросила Люсьена.
— За Зосю.
— Вот как?
— Конечно. Если разобраться, то это она нас познакомила. За что я и подарил ей цветы.
— Ах, значит ей, а не мне?
— А вам коньяк. Я бы сделал наоборот, но не был уверен, пьет Зося или нет. За Зосю!
Мы выпили.
— Накормить тебя, боюсь, не удастся, — сказала Люсьена. — У меня даже закусить нечем.
— А я не закусываю коньяк, — ответил я. — Я его занюхиваю окружающими ароматами. Вы позволите?
Я уткнулся носом в медно-рыжую гриву Люсьениных волос. Они пахли тонкой смесью парфюмерии, грима и звериного присутствия.
— Божественно, — сказал я.
Люсьена усмехнулась.
— Мальчику захотелось экзотики? — спросила она.
— Не называйте меня мальчиком. Это не актуально.
— Тогда не говори мне «вы».
— Больше не буду. Давайте… давай закрепим это и выпьем на брудершафт.
— Думаешь меня споить? — снова усмехнулась Люсьена. — Не надейся.
— На это я точно не надеюсь..
— А на что?
— На чудо.
— На какое чудо?
— На самое чудесное чудо. Вдруг мои слова дойдут до ва. до твоих ушей, а мое молчание до твоего сердца.
— Сначала хотелось бы услышать, как ты молчишь.
Я замолчал.
— Знаешь, твое молчание мне нравится больше, — сказала Люсьена. — Солнышко, а ты меня не боишься?
— А почему я должен тебя бояться?
— Все-таки я укротительница. Мало ли что мне в голову придет… Вдруг я заставлю тебя прыгать через обруч?
— Горящий?
— Не исключено.
— А голову мне в пасть не положишь?
— Это ты суешь свою нелепую юную голову мне в пасть. Не боишься, что откушу?
— Нет, не боюсь. Откусывай. По-моему, боишься именно ты.
— Я? — Люсьена как-то уж чересчур по-актерски вскинула брови. — Маленький, а ты не сошел с ума? Чего мне бояться? Под статью о совращении малолетних ты уже не подходишь.
— Ты полюбить боишься, — ответил я. — Показаться слабой и глупой боишься. Так и путешествуешь из города в город со своей Зосей, ночуешь по гримеркам, а когда не можешь уснуть, слушаешь, как в соседней комнате в клетке ходит из угла в угол и тоскливо рычит твоя леопардиха.