Своя рыба и река
Шрифт:
Была еще мыслишка: шугануть его, поглядеть на него в полете, но не стал, дрогнул, я же с ума-то еще до конца не сошел. Напрягся, значит, и рванул в сторону дома… Лечу, как пуля из ружья, быстро так, хоть на соревнования меня выпускай, бью мировой рекорд! А сам чувствую, уставился он мне в спину, сверлит меня глазами, а у меня по спине будто мураши вереницей бегут… Не очень-то приятно, вам скажу.
Нy, с грехом пополам добрался до дома, отдышался, сел на крылечко, стал размышлять: что бы все это значило, что за странная встреча такая. Что касается воронов, стал вспоминать… Вспомнил, что он и птица вещая, и мудрая,
Стали тут меня умные мысли распирать… Я взял, да прикинул: этот, которого я видел, уж больно мудрым мне показался. За триста лет говорить не буду, но лет двести ему точно было, никак не меньше. Тут меня, понимаете ли, совсем ошарашило: это что же получается; если ему, допустим, двести лет, а тут недавно Пушкину юбилей справляли, двести лет со дня рождения… Это что ж выходит? значит, он вровень с Александром Сергеичем родился?! Прикинул я по времени — ужас голимый да и только! Чудеса, дорогие товарищи! Получается, что он еще при царях жил, все видел, все слышал, все знает…
Пошла у меня от таких умных мыслей голова кругом, и волосы зашевелились… Верите, нет, а стал я будто в этот момент все непостижимое понимать, в середку всего заглядывать… Сколько войн, разрух, голода прошло, а он все живет!
Ведь он и деда моего по материнской линии, которого репрессировали, мог запросто видеть. Я его не помню, а он видел! Он в это время, может, на дереве сидел, наблюдал. Деда отправили этапом на колымские просторы, где он и сгинул, могилки не осталось, а он, ворон, все живет. Это же сколько мудрости в нем должно быть? И главное: где живет? Чем питается? Никогда нашему куриному уму его не понять. Вот бы кого в президенты двинуть, посидел бы он в золотом кресле в Кремле, клюнул бы кого надо в темечко, живо бы всем хорошую жизнь наладил. Только он, конечно, не согласится, что он там забыл.
Вот так я к живой истории прикоснулся, увидел ворона. Больше уже не встречал, не такой он дурак, чтобы каждому на глаза показываться. Нe всякому такое в жизни выпадает, а мне, видите, довелось познакомиться.
О СЕБЕ И О ДРУГИХ
Я сознательным человеком с трех лет стал. Кто в это время еще соску сосал, кто за юбку держался, а я уже под бережком сидел, выуживал пескарика с чебачком. Все в доме прибыток. Родитель придет с работы, а я ему — ухи: «Ешь, батя, твой сын о тебе позаботился».
А косить пошел с трех лет. Отец мне маленькую литовку сделал, я вжик, вжик, кошу себе помаленьку в стороне от взрослых, собираю свой стожок, все корове зимой на лишний жевок сена. А она мне — молока. Помогаем друг другу, как можем.
И на лошади в это же время ездить стал, копны возить. Коня мы тогда держали. Сяду на него, ткну пятками в бока, скажу: «Давай, Пегашка, друг сердешный, потрудимся, нам прохлаждаться некогда. Мы не из таких, мы рабочая косточка. Давай, а то как бы дождь не зашел». Он и идет, все понимает, упирается, тянет копешки, а caм уже немолодой был. А уж после работы посыплю я горбушку хлеба солью, переломлю ее, половину — ему, половину — себе, по-братски.
И покуривать я тогда уже начал, что греха таить, не без этого. Потом бросил: шабаш, хватит на первый раз! Сказал себе: «Иди в школу учись, грызи гранит науки, становись грамотным, чтоб не стыдно было людям
Какие только работы не работал! И пахал, и сеял, и жал. Все горело в моих руках. У меня, может, одного трудового стажа больше чем иному моему сверстнику годов. А может, и мне самому. «Почему?» — спросите. Да потому что я от работы никогда не бегал, один за двоих вламывал. А у нас все в роду всегда работящие были. Испокон веку так велось. И фамилию соответствующую имеем — Корневы. Нe слыхали? Не какая-нибудь там изнеженная, барская или пустая, нет, самая что ни на есть трудовая, крестьянская. И я, стало быть, тоже Корнев. Вот так…
Жил, трудился, не успел оглянуться — пенсия грянула. Но не проморгал я свою жизнь, как некоторые, каждый день у меня не зря прожит, могу отчитаться. Дети? Дети есть, а как же, куда без детей?! Только вертихвосты они, разлетелись кто куда. Раньше, бывало, приезжали, а теперь нет. И не пишут, все им некогда, деньги зарабатывают. А им денег-то сейчас много надо, чтоб их туда-сюда шуровать, красиво жить хотят. А у меня откуда? У меня — одна пенсия. Так что я им в этом деле не помощник. Вот и не едут. Ну и ладно, ну и хорошо, а мы сильно и не переживаем, мы и сами с усами, не пропадем без них. Живы будем — не помрем! Пусть там сами, без меня управляются, а я как-нибудь здесь без них перемогу. Жена, конечно, тоже была. Дети-то — свои, не детдомовские.
Добрая жена была, слова плохого не скажу. Хоть и попортил я ей в свое время крови, шалавился с разными вокруг куста, дурак был… Так она не попрекнула ни разу, все молчком сносила, только жалела меня.
Вроде всю жизнь здоровая была, нигде ничего не болело, болеть-то некогда было. Только пошла как-то по осени, уже холодно было, в баню помыться и, или остудилась, или еще чего… В общем, быстро сковырнулась, в две недели… Я последние-то дни все за руку ее держал, возьму и глажу потихоньку, чтоб полегче было. Все хотел сказать что-то важное, слов-то много было, а они как в горле застревали, так ничего и не сказал…
Первое время сильно мне не по себе было. Даже хотел сам себя уработать. Думаю, уработаю — и дело с концом. Так тоска меня в оборот взяла. Думал, что не любил ее сроду, а оказывается — нет, любил. Потом одумался, взял себя в ежовые рукавицы и сказал твердо: «Ты что, Федор, с лесины упал? У тебя еще в мире дел невпроворот, а ты в колодец нырять собрался, водолаз, что ли?»
Невесты, конечно, сразу нашлись… А еще б им не найтись, дом-то у меня поглядите какой, не дом — а картинка! Я его сам вот этими руками по бревнышку собрал, наличники вырезал — виноградно-фруктовый ассортимент, а на крышу петуха посадил. Конечно, за меня любая пойдет. Особенно одна сильно приспрашивалась. «Давай, говорит, Иваныч, я с тобой поживу. Я тебе и блинов напеку, и то и се…» А я: «Нет, я уж как-нибудь обойдусь, а блинов я и сам напеку, каких хочешь, и с дырками, и без…»