Своя рыба и река
Шрифт:
— Рыба-то есть? — насел на него Володька.
— Где-то есть, где-то нет… — стал уклончиво отвечать Митя, не хочет, чтобы мы тоже нашли, хочет, чтоб без рыбы остались.
Я толкнул Володьку: пойдем! С Митей как начнешь говорить, так целый день проболоболишь и все без толку.
Мы вперед пошли, себе промышлять, а он с добычей в сторону берега пополз…
В общем, шатались мы еще никак не меньше часа, пока свою ямку с рыбой не нашли, точнее — ямину. Володька обнаружил. Он глазастый. А мы уже поодаль друг от друга топали, чтобы побольше пространства охватить, жадность-то, она же вперед человека родилась. Слышу, свистит мне потихоньку, маячит… Я подошел. Глянул,
— Ну что берем, что ли? — очнулся он.
— Дают — так бери, — махнул я, скомандовал. — Мы зачем ехали-то?..
Бултыхнулся он в яму и давай воду баламутить, арестовывать всех подряд. Как засунет им пальцы под жабры, как вымахнет из воды — и мне, в загребущие руки. Да такие красавцы все, что брать жалко!
Быстро мы управились с двумя рюкзаками, набили под завязку, а их там еще столько же осталось. Володька разошелся:
— Эх, дураки, — говорит, — еще посуды-то не взяли, вот остолопы!
А я смеюсь сквозь слезы:
— Погоди, эти бы посуды вынести, — рюкзаки то неподъмные получились, по полцентнера примерно.
Вылез он, впряглись мы в лямки не хуже бурлаков, и где на четвереньках, где как, стали выбираться… А тут уж кто как сможет, извини, друг разлюбезный, каждый за себя. Не буду много описывать, одно скажу: слишком долго было, трудоемко и каторжно. Активный отдых в натуральном виде. И все бы ничего, только Володька начал быстро сдавать. Выдохся до предела, глаза кровью налились, шатает его, ведет во все стороны… Нy, не держит человек вес! А я уже хорошо его обошел, думаю, свой сброшу — ему помогу. Слышу, шумит:
— Иваныч, я тут, однако, тону!
Бросил я свой рюкзак и к нему… Точно, гибнет Володька, одна голова и руки торчат, попал в болотину! Нy, выволок я его кое-как из ямы… Сел он, рухнул на задницу, головой мотает.
— Все, не могу больше… — шепчет, губы запеклись, как у роженицы, хрен с ней, с рыбой!
— Выбрасывай половину, иначе сами погибнем, — я уже к нему приказным тоном обращаюсь, а ну, если сердце лопнет в груди?..
— Как это выбрасывай?! Я зачем ехал-то! — ополчился он на меня. Сил у самого нет, а ты, гляди, кусается!
Ладно, вывалил маленько, зубами скрипит, чуть не плачет…
Когда к мотоциклу вышли, уже смеркаться начало, темнеть…
— Ловко, — говорю, — Вова, обернулись, мухой.
Он молчит. Отмалчивается. Мотоцикл выкатил — стали примериваться, садиться. У меня рюкзак — сзади, у него спереди, на руль. Просела мотоциклетка чуть не до самой земли, ну все, думаю, теперь уж точно не доедем. Но — нет, завелась тарахтелка, тарахтит потихоньку.
— Ты фару-то включи, — говорю, — глаз-то свой, а то кроме темноты, ничего не видно.
— Так она у нас проклятая не работает, я же рассчитывал засветло обернуться…
Ну, нам уже теперь терять нечего, так и поехали, на ошупь… Я даже и в шлем наряжаться не стал, он мне без надобности. Продел его на руку и все. Пусть голову ветром обдувает. Едем, ковыляем потихоньку, — ночь, звезды, хорошо, голову ветром обдувает… Со всех сторон нас родина приветствует, своих сынов, и ни одной живой души
Я свою рыбу в бочку вывалил, водой залил, завтра разберусь. А жене моей — жена у меня тогда еще жива-здорова была — сильно от меня дух рыбацкий не понравился, запашок. Знатный запашок, да что там запашок — вонь адская! Я же весь в рыбьей чешуе, в слизи, и насквозь болотиной пропах, донной гнилью, а она такая едкая, зараза, только после третьей стирки выветривается. Скинул я с себя одежду, замочил в баке, а сам пошел в баню, обмылся. Вышел — на человека стал похож.
Утром поглядел в бочку, а она, рыба, вся живьем-живехонька, вот какая живучая оказалась. И что мне с ней делать прикажете? Пошел по соседям раздавать… Раздал. Все довольны. А что он со своей сделал, не знаю. Только разговоров потом на полгода было. Я за это мероприятие на медаль шел, а он, точно, на орден метил.
Так мы с Володькой и отличились, разбогатели за один раз, в дамки вышли. Только я на такие рыбалки больше не ездил. Не мое это дело. Хватило одного раза.
О ПЕСКАРЕ, О МУЛЕ И ДРУГОЙ ВАЖНОЙ РЫБЕ
Река наша славная Каменка с гор течет, оттуда ее начало, может, с ледников самых… И всегда она рыбной была. Рыбной и глубокой. В иных местах даже дна шестом достать не могли. Вот какие глубины были. А уж рыбы какой только не было! И карпы-карпищи, и налимы, и щуки, и лини — да такие, что ни приведи господи! — с лапоть, не линь — а кусок золота, и таймени с таймешатами, и хариус. У нас горная рыба и равнинная всегда в добром соседстве уживались. А такое редко бывает. Потому, что село наше в самом ловком месте стоит, в предгорье. Только что стерляди одной не было в Каменке, а так, считай, всякая обитала.
Но все это изобилие раньше было. Когда еще русло ее не потревожили, не перенесли, и не произвели это самое «шунтирование». Кому это шунтирование на пользу-то? Да будь ты хоть самый главный человек в стране и врачи у тебя самые наиглавнейшие, все равно не на пользу. Поскреби-ка по живым жилам ложкой, помучай кровь, а кровь она тоже живая, не водица, разве не больно организму? Еще как больно. Стонет он и трепещет, а человек в беспамятстве лежит, делай с ним что хочешь. Встал — вроде здоровый, а посмотришь — еще хуже, чем был. Так и природу не обманешь. Нельзя в ее жизнь вмешиваться. Человек хочет как лучше сделать, а получается — только во вред действует, как враг.
С тех пор и река наша болеть стала, захирела, ну и обезводилась, конечно. Заставили ее по искусственной артерии бежать, а не по родной, вот она и побежала со всхлипом, деваться-то больше некуда… И рыбы сразу не в пример стало меньше, измельчала она, а иная и вовсе исчезла.
А раньше, правда, невпроворот было. Особенно в войну. Я уже сознательным пацаном был, помню. Или потому, что мужика-ловца тогда не было, он на фронте немцу хребет ломал, а бабы день и ночь в работе, некому было вылавливать, или просто ее так много родилось, что не переловить… И в основном пацаны и пацанята промышляли, шуровали по омутам… А жили тогда известно как: зимой — голодуха, из еды — картошка. А уж весной, когда река вскрывалась, вода маленько сходила — рыба появлялась в рационе, а на бугорке крапивка вылезала. Тогда немного оживали, отъедались. Так что весна, лето — спасенье было, и Каменка здорово спасала, тогда не для развлечения ловили.