Своя рыба и река
Шрифт:
Нет, не зря я здесь родился, повезло мне. Если бы родился, допустим, где-нибудь в Америке, тогда бы зря, а так нет. Честно родился, честно жил, честно и умру. А за родину, если придется, жизнь положу не глядя, потому что я ее люблю. Вот и вся мудрость жизни.
ПОТАЕННОЕ ОЗЕРО
Как обещал Федор Иваныч, так и сделал — вывез меня на озеро, о котором никто не знал, он сам его открыл, за линьком. Я выкроил время, предварительно обговорил с ним поездку, и мы выехали в шесть утра, потому что рыба
Мы переехали по бетонному мосту за реку, проехали село и направились в сторону озера с ласковым названием Потрепанное. Не доезжая, свернули влево, в заросли, в чащобу и поехали по тележьей колее, затем колея ушла вправо, к пасеке, а мы поехали по тропинке прямо. Скоро кончилась и тропинка. Мы взяли велосипеды в руки и пошли пешком. Начались ямы и кочки, сама земля стала мягкой и сырой, под ногами зачавкало. Я потерял всякие ориентиры. Над головой были сомкнутые ветви кустов и дымчатое небо, и я не мог определить, где мы находимся.
Скоро мы выбрались к озерцу, точнее к болотцу, неширокому, длинной метров десять или около того.
— Здесь, — сказал Федор Иваныч и остановился. Поверхность озерца была сплошь покрыта толстым слоем ряски, тяжелым зеленым ковром, воды совсем не видно.
— Как же здесь ловить? — удивился я.
— Сейчас… — Федор Иваныч достал из куста длинную палку с рогулькой на конце. А к рогульке был привязан на манер сачка кусок тюля.
Ловко орудуя им, он сделал в ряске два аккуратных оконца. Обозначилась темная, настоянная на травах и кореньях вода. Я опустился на колени и сунул сквозь ряску пальцы в воду. Вода была ледяная.
— Родники? — спросил я.
— С озера ручей бежит, а здесь ключи бьют.
Мы размотали удочки, установили поплавки на глубину около метра и забросили. Поплавки стояли стоймя.
— Глубоко, — уважительно сказал я.
— Есть немного, — усмехнулся Федор Иваныч.
Почти сразу стало клевать. Поплавок не утопал, а просто ложился на бок и начинал весело бегать и прыгать по кругу. Брал карась. Небольшой, поменьше ладони, но, в отличие от местного речного и озерного, не белый, а желто-золотистый. Приятно смотреть. Ловился споро, один за другим. Никакой хитрости и сноровки не требовалось. Просто надо было поправить или сменить червя и забросить. Он сразу хватал. Оконца с водой периодически затягивало ряской, приходилось пользоваться рогулькой-сачком.
Когда я поймал первого линя, у Федора Иваныча было их уже три. Линь был темного золота, с совершенно черными плавниками, холодный и скользкий, размером с ладонь, и пах родным и волнующим с детства запахом тины и ила. Я, замерев от счастья, глядел, как он шевелится и чмокает в траве. Давно их не ловил, может, лет десять. Потом, вперемешку с карасями, были еще лини.
Клев закончился неожиданно, так же как и начался. Я наловил трехлитровый бидончик под завязку. Пожадничал. Линей было пять штук. Федор Иваныч меня, конечно же, обскакал.
Несмотря на радость от рыбалки, возвращался я грустным. Переехав мост, ему было
ПРОЩАНИЕ
Дорогим родителям с любовью
Прощание — дело всегда нелегкое, трудное, даже тягостное. Если ты, конечно, не железный, не деревянный, не бесчувственный, а живой человек, то сердце у тебя болит.
С кем человек прощается, когда уезжает, кому «до свидания» говорит? С родными, естественно, с друзьями, если таковые имеются, со знакомыми. С родными местами, с землей, с огородами, которые дали урожай, с горами, по которым бегал и хаживал не раз, с рекой, на которой рыбку ловил не для наживы, а для души. Прощаешься со всем тем, что тебе дорого, что называется родиной.
А прощаешься всегда так, как будто уезжаешь навсегда. Со слезами в горле, хоть и виду не показываешь. Потому что уезжаешь далеко и надолго, и неизвестно, когда еще приедешь. А если приедешь, сохранится ли все в должном порядке, в котором ты все оставляешь, будет ли все на месте, будут ли все живы и здоровы? Ничего не поделаешь, такова жизнь, всякое может случиться, или сам не вернешься, сгинешь, неизвестно где голову сломишь, или вернешься — да никого уже не застанешь. Не дай Бог, страшно подумать.
Вот так и я уезжаю… Собираю свои нехитрые пожитки, беру подарки, которые мне дают, — сало, варенье, помидоры, не столько ради того, чтоб с голоду не пропасть, сколько для души и поддержания духа, потому что все это — свое, родное, домашнее, которое ни в одном магазине ни за какие деньги не купишь.
И грустно мне, очень и очень грустно. Потому что единственное, что поддерживает человека в этой жизни, если ты не иван не помнящий родства, это его родина. И самые родные и близкие тебе люди, немолодые уже и даже совсем старенькие, — родители, которые глядят тебе вослед и плачут… И даже отец плачет, а раньше не плакал. И грустно мне, и светло одновременно, потому что я их люблю, и родину свою люблю, и любовь неизбывна в сердце моем.
ЕЩЕ О РОДИНЕ
Родина — понятие емкое. Родина — и малая есть, и большая, великая. А малая родина в сердце может до невозможных пределов расширяться, тогда и большая родина в ней легко умещается. Им в сердце места хватит. Так великое в малом сберегается.
А если есть у человека какое добро, то всегда находятся те, кто хочет его обобрать, ограбить. И среди своих на родине есть люди нехорошие, которые не по правде живут, но эти не так страшны, потому что они все-таки вроде как свои. А особенно те опасны, которые — не наши, а — пришлые, которые к нам в Россию с умыслом приехали, у них законов вообще никаких не существует.