Священная земля
Шрифт:
Менедем оставался неуверенным. “О, да, Соклей очень умен”, - сказал он. “Но есть ли у него хоть капля здравого смысла?" Бывают моменты, когда я не думаю, что у него есть столько, сколько боги дали геккону ”.
“У него есть больше, чем ты думаешь”, - сказал Диокл. “Вы двое, вы родственники, поэтому, конечно, вы не можете видеть друг друга прямо”.
“Возможно, ты прав. Я надеюсь, что ты прав”, - сказал Менедем. “Тем не менее, все равно я хотел бы, чтобы он не бродил среди варваров. Когда он идет и делает что-то странное, эллины знают, как делать
“Твой кузен не занимается подобными вещами постоянно или даже очень часто”, - сказал Диоклес.
“Я надеюсь, что ты прав”, - повторил Менедем. Если бы келевстес был прав, Соклей вернулся бы или, по крайней мере, мог бы вернуться с бальзамом и с прибылью. Если, с другой стороны, он ошибался… Менедем не хотел зацикливаться на этом, но ничего не мог с собой поделать. Он сказал: “Если у Соклея есть столько здравого смысла, почему он взял Телеутаса в качестве одного из своих охранников? Почему не кого-нибудь другого? Лучше бы я ему этого не позволял”.
Диоклес изобразил это как можно лучше: “Никто никогда не мог доказать ничего плохого о Телеутах. Что бы он ни делал, для этого всегда есть веская причина, или, во всяком случае, она всегда могла быть. Иначе вы бы не позволили ему работать с нами в прошлом году, не говоря уже об этом ”.
“Это могло быть”, - признал Менедем. “Да, это могло быть. Но когда он один из сорока с лишним человек на борту "Афродиты ", это одно. Когда он один из четырех эллинов у черта на куличках, это что-то другое - или, во всяком случае, это может быть что-то другое ”.
Диоклес не стал с ним спорить. Он хотел, чтобы келевстес так и поступил. Он хотел думать, что он ошибался, а не что он был прав. Вот что сказал Диокл: “Что ты будешь делать, пока твой двоюродный брат путешествует?”
“Лучшее, что я могу”, - ответил Менедем. “Только боги знают, как я собираюсь разгрузить оливковое масло, которое мы везем, но это мы еще посмотрим. Я возлагаю надежды на остальную еду, духи, шелк и особенно на книги. Соклей был там умен. Я бы сам до них не додумался, и мы получим от них хорошую прибыль - по крайней мере, я надеюсь, что получим ”.
“Это было бы неплохо”, - согласился гребец. “И все же, как ты предлагаешь их продавать? Ты не можешь просто отнести их на рыночную площадь. Ну, я полагаю, вы могли бы, но много ли пользы это принесло бы вам? Там в основном финикийцы, и им будет наплевать на наши книги ”.
“Я знаю. Я думал об этом”, - сказал Менедем. “То, что я собираюсь сделать, это...” Он объяснил. “Что ты об этом думаешь?”
“Неплохо, шкипер”. Диоклес ухмыльнулся и опустил голову. “На самом деле, не так уж и плохо. Я бы хотел посмотреть на тебя, когда ты добьешься успеха, я бы хотел”.
“Ну, почему бы тебе не пойти со мной?” Сказал Менедем.
“А кто бы присматривал за кораблем, если бы это сделал я?” Спросил Диокл. “Если бы твой кузен был здесь, если бы даже Аристидас был здесь,
Менедем похлопал его по спине. “Ты лучший келевстес, которого я когда-либо знал. У тебя должен быть собственный корабль. Мне жаль, что все сложилось для тебя не так, как могло бы сложиться ”.
Пожав плечами, Диоклес сказал: “Возможно, в один прекрасный день. У меня была та же мысль. Я хотел бы быть капитаном. Я не скажу ничего другого. Но все могло быть и намного хуже. Если бы мне не повезло, я бы до сих пор где-нибудь греб ”. Он протянул руки ладонями вверх, чтобы показать толстые мозоли гребца, которые все еще были на них.
В некотором смысле Менедем восхищался терпением гребца и его готовностью использовать все возможное. С другой стороны… Он вскинул голову. Когда он был недоволен тем, как с ним обошлась жизнь, все вокруг знали, что он несчастлив. Иногда это только раздражало всех. Однако чаще (во всяком случае, он думал, что это было чаще) ему помогало сообщать людям, чего он хочет, и что он не будет удовлетворен, пока не получит это. Он задумался, должен ли он рассказать Диоклесу об этом. Через мгновение он покачал головой. Он сомневался, что Диоклесу был полезен совет.
Позже в тот же день он положил несколько книг в плетеную корзину с крышкой, которую позаботился надежно закрепить. Затем он направился по узким, шумным улицам Сидона - каньонам, как они казались ему из-за высоких зданий по обе стороны, - ища казармы, в которых размещались македонцы и эллины гарнизона.
Он заблудился. Он знал, что так и будет. Он терялся и раньше, во многих городах. Обычно это его не беспокоило. Здесь это беспокоило. В большинстве мест, если он заблудился, он мог спросить дорогу. Здесь люди смотрели на него так, как будто он говорил на иностранном языке, когда он спросил: “Вы говорите по-гречески?” - и для них он таким и был. Он даже не мог ориентироваться по солнцу. В Сидоне высокие здания в основном мешали ему увидеть это.
Он уже начал сомневаться, удастся ли ему когда-нибудь найти дорогу к казармам или обратно в гавань, когда столкнулся с македонцем. Это было буквально то, что он сделал - парень выходил из оружейной лавки с толстой булавой в руке, когда Менедем толкнул его. “Мне жаль. Пожалуйста, извините меня”, - автоматически сказал Менедем по-гречески.
“Все в порядке. Никто не пострадал”, - ответил парень. Он определенно выделялся среди местных. Его кожа была скорее румяной, чем оливковой, лицо веснушчатое, глаза зеленые, а волосы на полпути между каштановыми и светлыми. Его нос был коротким и тупым - и наклонен вправо, результат давней встречи с чем-то твердым и тупым.
“О, хвала богам! Тот, кого я могу понять!” - сказал Менедем.
Теперь македонянин рассмеялся. “Эллины не всегда так говорят о таких, как я. Когда я начинаю говорить так, как говорил дома, на ферме, я...” Он перешел на македонский диалект, который, конечно же, Менедем не мог понять.
Он отмахнулся от этого. “Не имеет значения, о наилучший. Ты можешь говорить по-гречески, если хочешь, но эти финикийцы и близко не подходят. Не могли бы вы сказать мне, где находятся ваши казармы?”