Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
– А ныне? Коль пашешь - и жито есть.
– А-а, - махнул грузной рукой оратай и лицо его стало тусклым.
– Ведал бы ты, князь, как мне это жито досталось.
– Так поведай.
– Пришлось коровенку на мясо забить. Продал на торгу и жита прикупил. А у меня пятеро огальцов, без молочка на воде да квасе не поднимешь.
Василько Константиныч пружинисто спрыгнул с коня и подошел к мужику.
– Ты уж прости меня, оратай, за моих тиунов. Не ведал. Непременно накажу мздоимцев. Отные, как в добрые, старые времена, сам буду после Покрова123 объезжать веси,
Мужик низехонько поклонился.
– Всем миром на тебя будем молиться, батюшка князь.
– Ну, а теперь о земле досказывай. Пора или не пора?
– Доскажу, матушка княгиня. По приметам можно сев зачинать. Коль по весне лягушки квакают, комар над головой вьется, береза распускается и черемуха зацветает, то смело бери лукошко и выходи на полюшко. Но у меня есть особая примета. Энто еще от деда моего.
Кирьян вышел на межу, сел наземь, размотал онучи, скинул лапти, поднялся, размашисто перекрестился, ступил босыми ногами на свежую запашку и пошел, сутулясь, погружая крупные ступни в подминавшуюся, рыхлую землю, до конца первой, только что проложенной борозды. Когда вернулся к князю и княгине, довольно молвил:
– Ну, вот теперь самая пора. Ноги не зябнут. Можно всё полюшко орать.
– Занятная у тебя примета. И никогда не подводила?
– Никогда князь. Ни деда, ни отца моего.
– Занятно… Надо бы всем сельским старостам о том поведать… Значит, сегодня допашешь, а завтра с лукошком выйдешь?
– Выйду, князь, как все мужики поля свои вспашут, - крякнув в рыжую бороду, степенно ответил оратай.
– А чего ждать?
– На сев у нас всем миром выходят. Так уж издревле повелось. С заговорами и обрядами. Без оного никак нельзя. Илья пророк или градом ниву побьет, или бороду завяжет.
– Сие зело любопытно, - молвила Мария.
– Хочу поглядеть.
– Поглядеть можно, матушка княгиня. Но лучше - в селе, где храм и мужиков побольше.
– А причем тут храм?
– А как же, матушка княгиня? Святого отца по полю катают.
– Священника?
– удивилась Мария и повернулась к супругу.
– Язычество какое-то. Надо непременно посмотреть. Как ты, Василько?
Со своими просьбами княгиня обращалась не так уж и часто, и князь никогда ей ни в чем не отказывал. Ведал Василько Константинович и о другом: за последние годы Мария стала записывать в свою пергаментную книгу различные народные присловья и обряды.
– Добро, Мария, - молвил Василько и оглянулся на меченошу Славутку, кой переминался у коня и трепал рукой его шелковистую гриву.
– Кто по сей деревне в тиунах ходит?
Тиунами обычно занимался княжеский дворецкий, но Славутка ведал про каждого всю подноготную.124
– Ушак, княже.
– Ушак?
– но он, кажись, у боярина Сутяги служил.
– Он - как птица перелетная. Ищет где потеплей да посытней. Боярыня-то Наталья Никифоровна уж куды как скупа и сварлива. Вот и покинул ее Ушак. Он еще батюшке твоему служил.
– Ужо я потолкую с этим тиуном.
Василько Константинович взметнул на коня и распрощался с оратаем. (Жена его так и простояла смиренно на меже, не проронив ни слова).
– Продолжай с Богом, Кирьян. После Покрова
– Да уж окажи милость, князь, - с поясным поклоном молвил оратой, и не понятно было: то ли он сказал с радушием, то ли без всякой радости. Но князь и княгиня уже повернули коней.
* * *
Княжий любимец, боярин Неждан Корзун, посоветовал Васильку и Марии выехать на сев в свое вотчинное село Угожи.
– Там у меня и староста отменный и поп лихой.
– Лихой?
– подняла свои зеленые, крупные глаза на боярина Мария.
– На охоту с рогатиной ходит, медом зело балуется и попадью свою во хмелю поколачивает.
Сочные губы Марии тронула улыбка.
– И впрямь лихой.
– А староста не мздоимец?
– спросил князь.
– Человек праведный. Да ты его ведаешь, княже. Лазутка Скитник.
– Лазутка?.. Тот, что лет пят назад у купца Богданова дочку выкрал?
– Он, княже. Купец его простил, потому и суда твоего княжьего не было. Норовил его в свою дружину взять, но Лазутка отказался. Война, сказывает, приключится, сам приду. Не по душе-де мне без изделья подле господ околачиваться. Либо вновь в ямщики, либо в пахари. Вот и надоумил его пойти старостой. Его отец когда-то в тиунах у Алеши Поповича служил. Мужиков в строгости держал, но три шкуры не драл. Мужики не серчали. Вот и Лазуткой угожане довольны… Богатырь! Чай, помнишь, княже, его в сече с мордвой?
– Помню, - хмуро отозвался Василько Константинович. Не любил он вспоминать то страшное, злое побоище, в коем чуть ли не целиком полегла его молодшая дружина.
Не забыть князю и Лазутку, кой своим лихим поступком бросил дерзкий вызов не только князю, но и всему городу с издревле заведенными устоями. Ждало ямщика суровое наказание, но его спас не только оскорбленный отец беглянки, но и боярин Корзун, кой пришел к Васильку и молвил:
– Прости ямщика, княже. Ведаю, что многие купцы и бояре жаждут нещадно наказать Лазутку, но я ему жизнью обязан.
– Народ простит, а вот господа меня не поймут. Они-то крепко за старину держатся. Ну да приму удар на себя…А кто за ямщика бесчестье будет платить? У него, поди, и единой монеты не найдется. Не забыл «Устав Ярослава?»
Неждан Иваныч замешкал с ответом: с книгами он был не ахти как дружен.
– Не читал, а жаль. «Устав Ярослава» надо каждому боярину ведать. «А еще кто умчит и похитит боярскую дочь, то за сором пять гривен золота».
– Но Олеся - дочь купеческая.
– И о том в «Уставе» сказано. Ежели похитил дочь у добрых людей - за сором пять гривен серебра. Твоему ямщику такая вира не по карману. Лет десять надо извозом заниматься.
– Я за него внесу, княже.
– Внеси, коль жизнью обязан. Но что б Лазутка на всем миру купцу Богданову гривны отдавал. Пусть весь Ростов Великий сего покаяльника увидит.
– Благодарствую, княже.
Василько хоть и напускал на себя строгий вид, но в душе своей ему по нраву пришелся Лазутка, кой ради большой любви пошел на отчаянный шаг и преодолел все невзгоды и тяготы, дабы вновь оказаться вместе с Олесей. То не каждому мужчине по плечу.