Святая Русь - Князь Василько
Шрифт:
В каморке своей Фетинья первым делом расспросила о Дорофее, на что Палашка ответила:
– Живет - не тужит. Одно худо…
Сенная девка замялась, на румяных, припухлых губах ее застыла насмешливая улыбка.
– Ты уж договаривай, касатка. Аль недуг какой приключился?
– Какое там, - махнула рукой Палашка и брякнула.
– Отъелась, как свинья на барде. Кровь с молоком, чуть не лопнет.
– Вот и, слава Богу, - повторила Фетинья.
– Деньги и одёжа - тлен, а здоровье - всего дороже. Так
– Мужа своего неделями не видит, вот чего. Тот всё на своем сокольем дворе пропадает.
– В кручине?
– Да по Дорофее не видно. Она, по всему, не шибко-то на мужью забаву и охочая.
Палашка, не удержавшись, прыснула.
– А ты, никак, охочая? Небось, опять растелешилась… Не отводи очи бедовые, не отводи. С приказчиком спуталась?
– Нужен мне!
– фыркнула Палашка.
– Получше нашла.
– Уж не самого ли Глеба Якурина?
– А что?
– игриво блеснула глазами Палашка и бесстыдно добавила.
– Он на любовь хоть куда.
«Вот оно!
– не подавая вида, обрадовалась старуха.
– Значит, так тому и быть».
Вслух же недоверчиво молвила:
– Да быть того не может. Купец-то, сказывают, великий богомолец. Кажинный день храм посещает.
– Посещал, а ныне супругу свою и Дорофею в храм выпроваживает, дабы помехи не было. Уж такой грехолюб!
– Ох, не верю тебе, касатка. Купец-то чуть ли не святой. Чу, богатые дары на храмы жалует. Ох, не верю.
– Да ты что, мамка? Аль когда я тебя проманывала?
– Не верю!
– отрезала Фетинья.
– На что угодно могу поспорить. Не тот Глеб Митрофаныч человек, дабы под старость прелюбодейством заняться. Не тот!
Палашка, сидевшая на лавке, откинулась к бревенчатой стене и удивленными глазами уставилась на Фетинью.
– Чудная ты, мамка. Нашла святого… Ну давай, давай поспорим. На что?
Фетинья вытянула из-за киота небольшой темно-зеленый ларец и, вздохнув, с грустью и теплотой в голосе, молвила:
– Чтил меня голубь мой, Борис Михайлыч, царствие ему небесное. Глянь, что подарил мне, когда я помоложе была.
Фетинья открыла крышку и поднесла ларец к Палашке. Та ахнула:
– Господи! Экое богатство!
Фетинья бережно вынула из сундучка золотые переливчатые сережки со светлыми камушками, серебряное запястье и серебряные колты117 сканого серебра.
У сенной девки аж глаза загорелись.
– Нравятся, касатка?
– Еще как, мамка! Такие токмо у боярышни можно увидеть. Лепые!
– Лепые, касатка. А вот, коль докажешь, - твой ларец будет. Мне ныне он без надобности, на погост скоро отнесут. А тебе токмо эку красу и носить… Так выспоришь ли, девонька?
– Еще как выспорю, мамка! Своими глазами узришь. Приходи ужо в пятницу. Боярышня и жена купецкая в сей день непременно в храм ходят. А купец
– Это в пятницу-то?
– перекрестившись, вытаращила увядшие, студенистые глаза Фетинья.
– В день распятия Христа?
– Вот и я о том ему сказывала. А купец: опосля-де грех замолю.. Дары щедрые внесу. Господь милостив.
Фетинья помолчала, покачала головой, а затем молвила:
– Тяжко в сие поверить, девонька… В кой час заглянуть?
– А как в храмах к обедне118 приступят.
– И долго милуетесь на ложе греховном?
– Я-то недолго. А вот Глеба Митрофаныча после этого… Ну, после греха-то сон морит.
Палашка зашлась от заливистого смеха.
– И долог его сон?
– Да больше часу дрыхнет. Опосля вновь к амбарам идет. Всё товары свои перекладывает да пересчитывает.
– Ох, страмник, ох, страмник. И всё ж сумлеваюсь я. Знаю тебя. Ты и наврешь с три короба. Ну да наведаюсь в пятницу. Ты буде меня, как с ложа-то сойдешь, встреть у ворот.
Три дня провела Фетинья в томительном ожидании. И вот наконец наступила пятница. Дождавшись, когда звонари ударят в колокола к обедне, Фетинья направилась к хоромам купца Якурина. Опираясь на клюку, застыла неподалеку от ворот, пока из них не вышла Палашка.
– Идем, мамка. Дрыхнет. Ныне нам сам Бог помогает. Холопы в подклете за издельем сидят, а приказчика купец куда-то по делам отослал.
Тихонько вошли в покои. Глеб Митрофаныч в одном исподнем раскинулся на мягком ложе и густо похрапывал.
– Ступай за печь, в закуток, - зашептала Палашка.
– А я вновь к купцу. Растормошу его. Сама увидишь, какой он греховодник.
Палашка шагнула было к ложу, но Фетинья удержала ее за рукав сарафана.
– Погодь. Теперь-то уж верю тебе. Вон и божница задернута119. Ты ступай к себе, а я передохну маленько. Ноги старые утрудила.
Палашка недоуменно пожала плечами и тихо удалилась, прикрыв за собой дверь, а Фетинья вытянула из запазухи нож в кожаном чехле и, неслышно ступая мягкими чоботами, подошла к изголовью постели.
Купец лежал на спине и, после горячих ласк полюбовницы, спал блаженным сном.
Шандан (из трех горящих свечей) стоял на поставце и ронял бледный, дрожащий свет на широкое румяное лицо купца с густой, торчкастой бородой.
Фетинья извлекла из чехла нож и впилась злыми глазами в тугую плотную шею с большим кадыком.
«Вот и настал твой смертный час, святотатец, - жестоко подумала она.
– Почитай, всю жизнь ждала, изувер треклятый! Теперь-то уж от возмездия не уйдешь. Дошли мои молитвы до Господа. Ступай в ад кромешный, злодей!»